Валентина Мухина-Петринская - Плато доктора Черкасова

Я нерешительно стою перед ним: сейчас говорить или потом?

— Эк ты вымахал, Николай!— с нескрываемым восторгом замечает отец.— Не подпирай потолок и сядь. (Я послушно сажусь рядом с ним на диван.) Теперь ты уже не так похож на мать,— почти с удовлетворением отмечает он.— Но и на меня не похож...

— Уродился ни в мать, ни в отца,— глубокомысленно отвечаю я.— Папа, ты не ходи сегодня встречать... Там же бабушка. Они вместе приедут на такси.

— Пожалуй...— соглашается отец.— А ты что, хотел поговорить со мной?

— Ну да!

Я подвигаюсь к нему еще ближе. Так мы сидим рядышком — отец и сын.

— Пора заявление в университет подавать,— помогает мне начать разговор отец.— Выбрал ли ты наконец?

— Нет, папа...

— Ну, как же...

— Вернее, выбрал, но еще не уточнил... Хочу осмотреться в жизни, подумать, чтобы не ошибиться. Поработаю с год или два...

— Ну, положим... Что же ты решил?

— Если ты не возражаешь... (У меня решение твердое, хоть бы он и возражал!) Хочу поработать на плато.

— Черт побери!..

— Я уже запросил Ангелину Ефимовну. Она зовет меня. Предлагает место лаборанта-коллектора.

— Ты получил от нее письмо? Что же до сих пор не сказал? Дай письмо!

Вынимаю из кармана куртки много раз читанное, смятое письмо. Отец почти вырывает его из рук. Он читает и от удовольствия смеется и причмокивает языком: «Хорошо! Молодцы! Ух, милые!» и так далее.

— Вот здесь я, папа, не понял, что это означает: «Начинаются работы планетарного масштаба...» О чем это она?

— Это понятно... Но в этом году они еще не начнутся... Ведь там, по проекту Кучеринер, будут заложены сверхглубокие скважины. Одна из тех, которые готовятся в СССР и в США.

Да... Первые геологические «спутники», запущенные в глубь Земли.

Отец снова закуривает и предлагает мне папиросу, словно своему коллеге. Я иногда с ним курю, но никогда не затягиваюсь, меня тошнит от этого. На лице Черкасова-старшего полное блаженство. Не то от папиросы, не то от приятных размышлений.

— Так ты, папа, не против, если я поеду на плато?

Отец с минуту как-то странно смотрит на меня. Потом берет мое лицо в обе руки и торжественно чмокает меня в лоб. Он взволнован. Что с ним?

— Ты не мог меня больше обрадовать, Николай! Этого я ждал от тебя втайне. Но я хотел, чтобы ты сам выбрал. Я в тебя верил. Знаешь, когда я начал верить в тебя, как в человека? Когда ты спас меня из снежной ловушки. Тогда я еще не верил и здорово струхнул, мой мальчик! Я боялся, что ты сидишь где-нибудь неподалеку и... замерзаешь. А ты в это время ушел уже далеко... Очень далеко и от этой расщелины, и от моих представлений о тебе. И в истории с Абакумовым ты вел себя как надо, несмотря на то что был очень мал. Тринадцать лет всего. Я знал, как ты его боялся! Он же в кошмарах тебе снился... Я горжусь тобой, сынок!

Может, это нескромно, наверняка нескромно, но я не могу удержаться, чтобы не вспомнить об этих словах отца. Это была счастливейшая минута в моей жизни. И я мысленно поклялся, что никогда не дам отцу повода стыдиться за меня.

Некоторое время мы, перебивая друг друга, предаемся упоительным мечтам о плато.

— Черт побери!— Отец выдвигает вперед нижнюю челюсть.— Ты едешь на север, а я... остаюсь дома!..— Отец как-то даже тускнеет от невыразимого унижения.— До чего я докатился!..— стонет он.— Никогда не женись, Николай.

— Почему?— искренне удивляюсь я и поспешно добавляю:— А я и не очень-то мечтаю о ,женитьбе. Еще чего! Вон Женя Казаков не женился.

— Женька — дурак! — нелогично восклицает отец. Я становлюсь в тупик.

— Слушай же,— вновь веселеет отец,— я приеду к вам на плато. Ей богу, приеду. Идея! Сейчас ведется подготовка к предстоящему Международному году спокойного Солнца. Завозится новая аппаратура, оборудование... Как раз сегодня мне звонили из Академии наук, что собирается большая группа ученых и специалистов для выполнения инспекторского осмотра полярных обсерваторий и станций. Мне стоит только заикнуться, и меня включат в эту группу. Для того и звонили... Пока это, а там будет видно. Ты когда выезжаешь?

— На той неделе.

— Зачем же на той— на этой. Завтра!

— Так я не соберусь!

— Ну, послезавтра — последний срок! И... слушай, Николай, скажи там в обсерватории, чтобы меня ждали.

Можно ли поверить — здоровущий парень, косая сажень в плечах, и страдает морской болезнью, или... как она там называется — воздушной. И все опять шутят в самолете: «А летчика из вас не выйдет!»

Когда меня несколько раз уже вывернуло наизнанку, я затих в удобном кресле...