Юлиан Семенов - Неизвестный Юлиан Семёнов. Разоблачение

Наши друзья не поленились порыться в медицинских справочниках и нашли точное медицинское слово — «фекалии». Кто любопытный — быстро узнает, что это такое. Ладно. И шлют они радиограмму герою-доктору следующего содержания: «Прошу вас оставшийся месяц брать у всех зимовщиков фекалии, отмечая время, а так же желательно, чтобы вы записывали, что из пищи предшествовало стулу. Главный врач комплексной экспедиции».

И подписали эту радиограмму именно фамилией того главного врача, который только что прилетел в Тикси. Более того, по прошествии нескольких дней они отстучали повторную радиограмму и добавили: «Прошу вас собранные для исследования фекалии доставить в Тикси с первым же рейсом». И снова подпись этого самого нового главного врача.

А на льдине люди дисциплинированные. И начал за ними ходить наш герой-доктор с пробирочками и баночками, упрашивая их быть сознательными и помочь науке. Ну, люди посмеивались, конечно, однако науке помогли, и доктор каждую эту баночку обрабатывал, записывал в блокнотик, что ел каждый человек, в каком количестве, а когда с Большой земли прилетел первый самолет, доктор отправил громадный ящик с фекалиями зимовщиков в Тикси, главному врачу, препроводив — все по форме — бумажкой: «Согласно вашему указанию пересылаю вам первым же самолетом груз фекалий зимовщиков». Главный врач получил ящик, потея, вскрыл его на Тикси, прочитал, что «согласно его просьбе» с Северного полюса ему прислали фекалии, сначала было рассвирепел, а после стал смеяться, и вся Арктика смеялась, потому что там живут очень веселые люди, которые не боятся шуток. Правда, с тех пор в Арктике уже так не шутят: два наших седых аса ушли на пенсию, но слава их, слава двух шут­ников, чем дальше, тем больше обрастает легендами, и каждый раз, попадая на Полюс или встречая кого из друзей-летчиков, я спрашиваю, что слышно новенького, и очень жду этого новенького, потому что для всех, кто побывал в Арктике, встреча с ней, даже случайная, кажется праздником, настоящим праздником.

Первое, что она увидела после того, как смогла воспринимать окружающее, был сын. Он лежал на траве — маленький, несуразный, длинноногий и мягкий. Лосиха заметила, что глаза у него слишком добрые и большие — таких глаз не бывает у взрослых сохатых. Ей понравилась грудь сына: большая и широкая. Ей казалось странным, что это длинноногое маленькое существо, лежащее на траве, — ее сын. Если бы она могла засмеяться, то она с удовольствием рассмеялась бы. Теперь боли не было, только усталость и сладкая, тревожная радость жила в ней. Раньше в ней никогда не было такой радости. Так что лосиха была бы очень рада рассмеяться, но лоси никогда не смеются. Они только плачут, если пуля пробила лопатку и разорвала сердце. Последние минуты перед смертью лоси стоят и плачут очень крупными слезами.

Весеннее солнце никогда не бывает таким сухим и палящим, как летнее. Лосихе казалось, что солнце летом устает так же, как лес, травы и она сама. Оно делалось таким палящим — казалось лосихе — из-за усталости и недовольства. И сейчас, глядя на сына, который уже два раза поднимался на ножки и, раскачиваясь, стоял и смотрел на небо, лосиха волновалась, как бы солнце не стало таким, как летом. Лосиха знала, как тяжело идти летом по душному лесу, когда все пронизано тяжелым запахом хвои и обязательно тянет гарью из-за далеких лесных пожаров. Поэтому она боялась, как бы сегодняшнее спокойное и теплое солнце не стало белым и палящим, как летом. Она уже привыкла к такому солнцу за три года жизни, а сын, конечно, испугается зноя, духоты и тяжести, которую приносит лето.

«Хотя, — подумала лосиха, — его можно будет отвести в реку. Но он же не умеет плавать, — вдруг сообразила она, — он же совсем маленький и ему будет трудно и страшно плыть... »

Теперь лосенок лежал рядом с ней, и она ласково облизывала его, приглаживая шерстку так, чтобы она блестела под солнцем и не торчала некрасивыми разноцветными кустиками. Он спал, положив голову на передние ноги. Копытца у него были такие мягкие, что лосиха даже легонько куснула их. Лосенок не проснулся, только что-то зачмокал во сне. Он спал долго, а лосиха все облизывала его, и он становился ей все больше и больше дорог.

Вечером, когда солнце спряталось и стало темно, лосиха поднялась, и ее сын тоже поднялся. Она пошла по лесу тихонько, все время оборачиваясь, и сын шел следом за ней, и смотрел по сторонам своими не в меру большими и добрыми глазами. Потом он обогнал мать и пошел первым. Он шел влево, к тем местам, куда не ходили взрослые лоси. Но он был совсем маленький и не знал этого. Мать осторожно толкнула его губами в бок, чтобы он не поворачивал влево. Но, по-видимому, она не рассчитала сил — ведь это был ее первый сын, — и лосенок упал. Он поднял голову и посмотрел на мать с такой укоризной, что та, подождав, пока он поднимется, разрешила лосенку идти влево — туда, где были чужие запахи, отличные от запахов леса и трав, которые растут там, где поле переходит в болото.