Александр Макаров - Паутина

— Ладно… Слушай сегодняшний распорядок…

— Послух, Минод…

— Не перешибай. Послух ли, распорядок ли, не один черт? Для них послух, а для меня распорядок — лишь бы работали. Вот слушай. Погребную яму докончить и сруб накласть. Гурьку с Капкой на это дело наряди. Кончат погреб, ночью всю ораву на лед, пускай натаскают яму доверху. Льду к берегам целые горы набило от самой мельницы. Да с грязью не брать, догляжу — мордой натычу. Помыть, поскоблить, и покрупнее. В хлевах вымести, а сено на сарае перетряхнуть, на солнышке высушить. Плесень в нем завелась; ни корова, ни овечки не жрут. Овечек пора остричь, скоро им в поле. Варёнку заставь, дура овечек любит. И вот что: нынче Калистрата не буди, пускай поспит; слышишь, чего говорю?

— Понимаю-с…

— Не лишнее ли-с? — ядовито передразнила Минодора, дернувшись всем своим крупным телом. — Много понимаешь, только на горшок не просишься!

Она посопела над блюдцем с чаем и продолжала:

— И вот еще чего, господин писарь, давно хочу сказать, да все забываю, про Платонидку. Ты давай-ка перестань с ней бобы перекатывать. Сам ни черта не делаешь, и ее от дела отрываешь. Просто удивление — соберутся мыт да запор и спорят, шары на лоб, где и чего говорил какой-то Христос про большевиков!.. Два клейменых да меченых!.. Будя. Заставь эту госпожу вязать носки да варежки, работать заставь. На ее херувимские лестовки да ладанки мне на…, тьфу, чуть за столом не ляпнула… начихать мне на них, вот что! Пускай в другой обители их шьет-вышивает, а мне носки да варежки нужны. Если отнекиваться станет, мол, я-ста да мы-ста, проповедница да наставница, — припугни: дескать, Минодора собирается жалобиться пресвитеру за Лизку Юркову… Сука кособокая, все было приглажено через трое рук, только бери бабу да крести, а она поковыляла. Жаба! Уж это ли не подарок муженьку-то ее был; так на тебе, упустила, ведьма. Нарочно я готовила этот подарок Кольке, храброму-то воину. Я бы из этой коммунистки в своей обители сейчас веревки вила, лу-у-учину бы щепала… Ы-ых, хромая гадина, сорвала!.. Ты гляди у меня с этой Платонидкой, душ-шу выну!

Минодора ударила ладонью по столу. С дребезгом подскочила посуда. Подпрыгнул на стуле и Прохор Петрович. Он и не предполагал, что неудача Платониды с обращением Лизаветы Юрковой так глубоко ранила Минодору. По-стариковски растерянный, Коровин стоял, держась за спинку стула, как стоял когда-то перед рассвирепевшим исправником, и урывками, чтобы не заметила дочь, прожевывал пищу. «Доберусь я до этой Платониды, — думал он, видя, как одевающаяся Минодора пошвыривает одежду. — Надо же, как расстроилась!»

От Минодоры так и пыхало жаром, когда она проходила мимо, старика от вешалки к зеркалу и от зеркала к столику, который они называли конторкой, потому что на нем лежали документы колхозной кладовщицы. Наголову выше отца, Минодора отличалась стройностью гибкого тела и белизною лица — она с детства избегала загара. Но самой яркой чертой ее неблекнущей наружности оставались будто искусно вылепленный нос и девичья припухлость губ чуть выгнутого по-кошачьи рта. Красоту лица несколько скрадывали широковатый мужской подбородок и мраморно-холодный блеск серых глаз. При первом знакомстве ей никто не давал больше тридцати пяти-тридцати семи лет. Одеваться в платья ярких расцветок (даже на работу она не ходила в темном и заношенном) было ее пристрастием, это резко выделяло кладовщицу среди рядовых колхозниц. Но яркие платья, модельная обувь, надушенные косы, а иногда и другая парфюмерия играли еще и роль превосходной маскировки: кто заподозрит в сектантстве этакую модницу?

Взяв конторскую книгу, она погрозила отцу пальцем:

— Чтобы все было как сказано! — и вышла, крепко стукнув дверью.

— Тигрица, — с гордостью прошептал Коровин. — Жалко, внуков нет; тринадцатого апостола, видно, не ей родить!

Однако с уходом дочери старик вздохнул свободней. Он не боялся ее крутого нрава; наоборот, был доволен, что дочь выросла такой и в обиду себя никому не даст, но страдал, когда Минодора безжалостно глумилась над ним самим или, рассвирепев, начинала откровенно богохульствовать. Эти печальные для него явления Прохор Петрович приписывал каждодневному общению дочери с безбожниками и надеялся, что с годами ее заблуждения в ересях пройдут. «Не согрешивый да не спасется», — частенько рассуждал он.

Старик покончил с чаепитием и принялся убирать со стола. И это он старался делать тщательно, аккуратно, словно в прежнем своем волостном правлении готовился к встрече самого губернатора. Начисто перетерев посуду, расставил ее в стеклянной горке, будто в витрине магазина, цветочками наружу. Плотно прикрыв сахарницы с медом и вареньем, отнес их в подполье и бережно, точно стеклянную, прикрыл за собой западню. Мягкой тряпочкой вытер стол и, пригнувшись, оглядел на свет клеенку — не заметно ли где крох и капелек. Затем он направился к Минодориной постели, чтобы прибрать и ее.