Array Array - Дороги и тропы

— Не могу, расписание!

— Сынок, а бог с ним, с расписанием, — просит бабка.

Все с мольбою глядят на рубку. Капитан, улыбнувшись, сдается.

Катер делает поворот. Полкилометра плывет назад, потом крюк. Подходим из-за кустов. Капитан показывает, как надо спрыгнуть... Вода хлещет за голенища. Шут с ней, лишь бы объективы не замочило. Как в атаке — короткие перебежки... Тысячи три, не меньше! Шевелятся. Увидели, кажется... Шум крыльев, крики, радуга водяной пыли...

Мокрые, подняв кверху «оружие», возвращаемся.

— Ну как? — за всех спрашивает капитан. Мы счастливо киваем — порядок! Катерок плывет дальше.

После возбуждения палуба замолкает. По рукам ходит бинокль. Изредка слышно: «Вон, вон, гляди!..» На затопленных ивах орут, суетятся грачи, серые цапли стоят в воде, ленятся подниматься, над островком серебряным колокольцем висит жаворонок, а на самом острове, не зная, куда податься, мечется заяц.

— Сынок, отдохнул бы, присядь,— манит пальцем старуха. Она подробно расспрашивает, для чего ж это надо — столько снимать...

На каждой пристани оставляем людей. Сошли милиционер и охотники-мушкетеры. В деревне Дубровке выгружали мешки с семенами, связку железных граблей, саженцы. На этой же пристани ушли старуха и девушка с зеркалом. На палубе, кроме нас, остались почтальон и тракторист с пустым рукавом. Он подсел, попросил сигарету.

— Вы вот с птицей имеете дело, а знаете ль — журавлиные перья счастье приносят... Да нет, я серьезно... Было двенадцать лет. Отец сказал: «Ищи, Алешка, перо журавлиное. Только стрелять не моги. Надо, чтоб сам потерял». А журавли, известное дело, редко перо потеряют. «Надо пораньше вставать. Перо дается в руки кто видит, как поднимается солнце», — внушал отец. Стал подниматься до солнца. На утренних зорях и птицы и рыбы веселят душу. Узнал, как начинаются речки в лесу, как ночью сову изловить, узнал названия мещерским травам и однажды разыскал гнездо на болоте. Там лежали яйца и два журавлиных пера. «Ну, береги. Теперь ты счастливый...» — засмеялся отец. И правда. Работать начал — все идет как по маслу. Девчонка, которую полюбил, с радостью пошла за меня. Сядем, бывало, в лодку. Я ей про воду, про звезды, про птиц. Обовьет руками: «Хороший ты у меня, Алеша...» Показал ей однажды для шутки перо. Глаза засияли: «Береги, говорит, Алеша...»

Ну, потом, как все, ушел на войну... Лежу под Брянском в окопе. Мокрый, вши поясницу грызут, патроны на счет, котелок языком полирован. Вы-то моложе, вам не пришлось... В окопе многое передумаешь. Вспомню, бывало, первые дни работы, вспомню, как ходил по лесам. Есть, думаю, Алексей, за что лежать тебе в этом окопе... Ну, а на запад пошли, совсем веселей на душе. До самой границы невредимым протопал. А там угораздило. Без крыла вот вернулся. А ничего, живу, как все... Да, перо со мной всю дорогу. — Рассказчик улыбнулся, заправил рукав пиджака под ремень. — Хирург у нас в госпитале был. Очень интересовался. Сядет на койку: «А ну покажи, — говорит. — Неужели всю войну протаскал? — засмеется. — Ты, говорит, хороший чудак, Алексей». А как начну про Мещеру рассказывать, присядет на койку, очки протирает. «Приеду, говорит, в гости. Вот как закончим, так сразу и жди...» — Тракторист тушит сапогом окурок, ждет, что я скажу.

— Мудрый у тебя отец, Алексей. Жив он?

— Схоронил...

Медленно приближается дощатая пристань. Пахнет талой землей и мокрыми сетями. Скипидаром пахнут штабеля желтых досок на берегу. К пристани бежит мальчик с белой собакой. Он кричит: «Папа-а!» — и, как саблей, машет зеленым прутом.

Тракторист скинул в песок свою ношу.

— Да вот что, писать будете, если можно, уж без фамилии. Я ведь член партии. Засмеют, суеверие, скажут, разводишь... Да, это мой. Ванюшкой зовут...

Отец и сын продели в колесо ивовый прут и вдвоем понесли в гору.

Остаток пути мы говорили с капитаном о человеческой мудрости, придумавшей «журавлиные перья», «цветущий папоротник» и много другого для постижения красоты жизни.

— Да что говорить, — сказал капитан, разглядывая в бинокль очередной остров. — Я ведь тоже в окопе лежал. Надо человеку и знать, и любить, и беречь свою землю. Тогда и умереть за нее легче, и жить на ней бешено хочется...

На пристани Копаново нас ожидала моторная лодка из заповедника. Мы обнялись с парнем в мокром плаще.

— Вовремя. Как раз полный разлив...

Море воды в вечерней тишине стало стеклянным. Красное солнце раскаленным кругом опускается в воду. Золотистый луч, как взмах руки на прощание, светит в фиолетовой дымке. С затопленных дубов и берез шумно и тяжело улетают тетерева. По-прежнему гусиные стаи и справа и слева. В этих местах проходит древняя птичья дорога. Тут птицы садятся передохнуть, покормиться.