Анатолий Черноусов - Экипажи готовить надо

На целое лето Иван приезжал к деду, зарастал белесой гривой, ходил босой, дичал. Интересно было с дедом, что ни шаг — у него либо красота, либо хитрость природы, либо тайна. А сколько они исползали лесов, озер, солонцов и болот! Четыре года как нет деда, а будто вчера все было…

Избушка пасечника показалась внезапно за поворотом. Он перебрался отсюда, пасечник, уехал поближе к людям, когда стали затоплять пойму, а деревни перевозить на более высокие места. Ульи он увез с собой, а избу сдал в аренду заводу; с тех пор она служит приютом для заводских туристов. Бывал здесь и он, Иван, с туристами, да и подшефных школьников приводил сюда же…

Неподалеку от избушки, в кустах у ручья, вился дымок, оттуда доносились неясные голоса, там будто спорили. «Пинигина», — сразу же узнал Иван и задумался, присев на пень. Вот он сейчас должен подойти к ним и начать: «А-а, так вот вы где, хулиганы? А ну, марш в лагерь! Как не стыдно? На педсовет захотели? Сегодня же вылетите вон! До чего докатились!.. А ты, Пинигина…»

«Ерунда, — решил Иван, — не смогу я. На Пинигину тем более…»

Они пришли тогда на пасеку очень поздно. Стояла морозная лунная ночь. Надо было срочно растопить печку, нагреть избу, приготовить ужин. Но дымоход отсырел, размерзся, печь никак не хотела топиться, дым валил из всех щелей. Разгоряченные бегом лыжники начали зябнуть, а он, Иван, ничего не мог придумать.

— Грейтесь, не стойте, грейтесь! — кричал.

Но школьники устали, проголодались, и теперь, сгрудившись в кучку и втянув головы в плечи, только перебирали ногами, обутыми в лыжные ботинки. Примолкли и лишь время от времени крякали от холода и нетерпения, одежда на них все больше обрастала мохнатым инеем.

А дым в избе, между тем, становился уже вязким, легкие у Ивана раздирало, глаза слезились так, что лицо было мокрым. Тогда-то эта Пинигина… Она была самая маленькая, неизвестно как попавшая к старшеклассникам, и ей не везло всю дорогу: то ломалось крепление, то терялось кольцо с лыжной палки. «Не везет, знаете, — жаловалась она, когда он поправлял ей крепление, — всю жизнь не везет. Как Марии Стюарт… вы читали?»

Он хорошо ее запомнил, эту маленькую «Марию Стюарт»… Когда после очередной попытки разжечь дрова он выскочил на воздух, чтобы передохнуть, то глазам своим не поверил. Стояли по краям поляны заиндевелые деревья, искрилось все вокруг, жег невмоготу мороз, а на поляне по кругу неслись танцевальные пары, метались четкие тени, под ботинками пылью взрывался снег, из двух десятков ртов курился пар. В центре же круга на полузанесенной собачьей конуре возвышалась девчонка, невезучая, как шотландская королева, и, размахивая руками, кричала:

— Быстрей, канальи! Взять мороз на абордаж! Иначе — трупы! Еще быстрей, еще! Это вам «молдаванеска»! А не «умирающий лебедь»! Траля-ля-ля-а-а-а!..

Командуй, наверное, кто-нибудь из них, из старших, заупрямились бы, послали к черту, а тут клопиха… И со смехом, с криками, со свистом развели, раздули хоровод, все больше и больше воодушевляясь жаром танца. И дымоход как-то вскоре прогрелся, и вообще все прошло отлично; на следующий день вволю набегались, накатались с гор и нападались. В город возвращались с песнями и со свежими щеками.

Иван раскатал штаны, зашнуровал кеды, пригладил волосы растопыренной пятерней, постоял с минуту, но так и не решив, как себя держать, вышел из своего укрытия.

И возник над ними, лежащими вокруг костра. Они обернулись, кое-кто привстал, лица красные от огня, губы черные-пречерные.

— Устроились вы ничего, — пробормотал Иван.

— Картошки хотите, Иванлич? — спросила Пинигина и так на него поглядела, так неиспуганно и ничуточки невиновато, а даже обрадованно, что он рассмеялся над собой: битый час соображал, как начать да что сказать.

— Печеная? — спросил он, присаживаясь к костру.

— М-м… я вам сейчас достану.

— Мы уж объелись! — похвастал пацан, усыпанный конопушками, Муханов.

— Искупаемся и поедим, искупаемся и поедим! — оживился другой беглец, маленький, с большой яйцевидной головой.

— Из середины доставай, там жарче, — важно, как глава семейства, сказал Юрка Ширяев.

— Уй, а то я не знаю! — пропела Пинигина, ковыряясь палочкой в золе и углях. При этом тряхнула светлым «конским хвостиком», перевязанным голубенькой ленточкой. Одета была в легкое платьишко горошком.

— О чем вы говорили-то сейчас? — спросил Иван, разламывая обуглившуюся картофелину и откусывая от ее дымящейся разопрелой мякоти.