Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том второй

Мне хотелось побыть одному, хорошо подумать перед судом. Только теперь и как бы нечаянно я вдруг понял, как трудна правда, как тяжело бывает и сильным волей, как далеко от «понять» до «исполнить», какая решимость нужна! И любовь к жизни я вдруг понял по-иному. Всю силу этой любви. Радость бывает внезапная: щекочет в горле; воздух сладок и свеж; много непройденных дорог в мире; ноги молоды и крепки. Бывает любовь тихая, постоянная, где-то внутри горит огонек. Но какой силы должна быть любовь к жизни, к Родине, чтобы сдержать сердце, оскорбленное в своих лучших порывах?

Вот он сидит в каюте, изворачивается, лжет. Даже во лжи он уже неразборчив. Но сегодня вечером или в самую ту минуту спадет маска. Неужели он не поймет, что мы поступаем честно, что именно сила любви к жизни и чувство долга не позволяют нам иначе поступить? Да, главное, неужели он не сможет стать честным хотя бы тогда, в ту минуту? Почему-то мне долго не давала покоя эта мысль, хотя все было ясно и решено.

Вечером Савелий зажег в кают-компании лампу. Он старательно вытер стол, принес бумагу и чернильницу. Он был сосредоточенно спокоен, однако я заметил, как дрожат его руки.

— Вот, кажется, все, — сказал он, внимательно оглядывая помещение. — Можно, пожалуй, начинать.

Я вышел на палубу, открыл каюту. Андреев лежал на постели, притаившись, не дыша.

— Пойдем, — сказал я, отходя от порога, ощущая в кармане пиджака тяжелый, металлический груз.

Он откликнулся тихо:

— Куда?

— На суд… ведь знаешь.

— Но вы это с…серьезно? Хорошо… Я пойду.

Ружье лежало на столе перед Савелием. За это время он успел зачем-то принести молоток и несколько ключей. Отдельно, у самой лампы, лежал маленький сплющенный комочек металла. Как только мы вошли, Головач встал.

— Подсудимый, — сказал он. — Ворюга и шпик, садись там.

Покачиваясь, Андреев прошел к столу.

— X…хорошее начало, — воскликнул он весело. — Ну, джентльмены!..

Савелий взял ручку, придвинул бумагу.

— Имя, отчество, фамилия? Только правду говори.

— Зачем? Вы знаете…

— Я губ не хочу марать.

— Ах, простите… Андреев, Илья Кузьмич.

— Зачем бродил по нашей земле?

Андреев поднял голову и еще раз удивленно посмотрел на Головача. Взгляд его остановился на смятом комочке металла. Он протянул руку, Савелий принял ружье.

— Это… к…кажется, пуля? Та… моя? А ведь я мог вас пристрелить раньше еще, на скале… Только передумал. Я руку уже поднял и в…вот ошибся. Р…русская душа у меня, с этакой грустной собачьей.

Я сел рядом с Головачом, осмотрел ключи. Это были те самые ключи, которыми Илья пытался открыть кингстон.

— Отвечай-ка ты по порядку, — прервал Андреева Савелий. — Эти ухватки тебе не помогут. Хотел потопить корабль? Узнаешь эти ключи?

Илья, видимо, что-то окончательно решил. Даже щека его дергаться перестала.

— Узнаю. Прощения буду просить…

— А вот это?

Савелий взял смятую пулю.

— Хотел человека убить?

Некоторое время Андреев смотрел на него большими, бессмысленными глазами.

— Виноват… во всем виноват… — прохрипел он и вдруг пополз со стула, упал на колени.

— Так и запишем, — сказал Головач.

— Признаешь ты, что шпиком явился, на горе нашей земле?

— Обманут. Всей жизнью обманут…

— Так. Подпиши.

Андреев поднялся, заглянул Савелию в глаза. Он взял ручку, старательно, словно разучился писать, вывел подпись.

— Я… я только слово хочу сказать. Я честно…

— Говори.

— Сп…пасибо вам, товарищи…

— Слова лишу! — закричал Савелий. — Какие мы товарищи шпиону?

— Все равно… спасибо вам. Вы душу мне просветили. Я, знаете, подумал… Илья Кузьмич… Эх, Илья Кузьмич. Какой ты маленький был, грязненький человек. Человечек ты, Илья Кузьмич, земляная козявка, жалость… Я вот смеялся давеча. С чего? Вы, верно, подумали — над вами смеюсь? Нет, жизнь свою осмеиваю, больно за ошибку свою. Все ошибка! Это катаракта! И даже т…такая исповедь простая душу мою разбудила, катаракту сняла. Что ж, не верите? В сомнение ввожу? Все признал. И только одно думаю — как мы вину свою искупим, Илья Кузьмич? Она ведь большая, горькая вина. — Он махнул рукой и снова стукнул коленями о палубу. — Прощения прошу…

Цепляясь за стол, он полз к Савелию. Но тот спросил коротко, стиснув зубы:

— Все?.. Или еще врать будешь?

Андреев тихонько заплакал, заскулил. Плача, он все прислушивался, что еще скажет Савелий.

— Какой мы приговор подпишем, Алексей? — громко сказал Головач. — Встань, подсудимый. В глаза нам смотри.