Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том второй

Широко открытые глаза японца часто мигают. Кажется, он готов заплакать. Торопливо он разматывает бинт на руке, но не рану, а большие роговые очки мы видим под бинтом. Он одевает очки, и теперь, не мигая, смотрит в глаза штурману.

— Нет… ничего не случилось. Правда, я мог утонуть… Но я ведь плыл от самого берега… Еще вчера я заметил ваш корабль.

Устало он вытер лицо.

— Меня зовут Окаса. Я работаю в доке…

Он показал свои руки. Ладони были черны от мозолей.

— Работаю где придется. Такая жизнь. — Голос его дрогнул. — Возьмите меня с собой. Я спрячусь в трюме, я давно хочу к вам… Всю жизнь я буду благодарить вас, капитан…

Штурман покачал головой. Глаза его потеплели, но он сказал строго:

— Мы не имеем права, товарищ… Мы в чужой стране.

Окаса замахал руками. Он почти плакал.

— Нет, вы не прогоните меня, капитан! Вы должны понять это!.. Вы не прогоните меня!..

Василий Петрович сказал все также спокойно:

— На лицах людей не написано: друг или враг. Мы видели много стран и много людей.

— О, да, — сказал Окаса и опустил голову. — Я понимаю вас.

Маленький, смуглый, худой, он сидел у стола, опершись виском о ладонь. Губы его шевелились. Он был похож на ученика, заучивающего урок. Мы тоже понимали его смущение и горечь, но мы знали и эту страну, где столько переодетых жандармов…

Окаса поднял голову. Черные глаза блестели.

— Революция, — сказал он, и голос его снова дрогнул, — революция учит понимать людей. Это неправда, что на лицах не написано: друг или враг.

Гриша положил руку ему на плечо.

— Мы верим вам, Окаса. Я верю, например. Но мы не имеем права. Нас ждут провокации на каждом шагу. Вы это должны понять.

Японец шире открыл глаза — в них еще блестела надежда. Он сказал печально:

— Понимаю… Но как я надеялся, как ждал случая! Для меня это — работа и жизнь!

Он закрыл рукой лицо. Пальцы его дрожали. Он изо всех сил сдерживал себя.

Молча мы сидели за столом. За открытым иллюминатором тихо плескалась волна. Широкой полосой плыл тяжелый туман берега.

— Мы дадим вам шлюпку, — сказал штурман. — Вахтенные довезут вас до причала.

Окаса покачал головой;

— Нет… Рядом дежурит полицейский катер. Я доплыву — так будет лучше для меня.

На палубе, у трапа, мы еще стояли несколько минут, глядя на город. В правой части порта, в доках, синие автогенные молнии вспыхивали и угасали. Доносился приглушенный гром. Белые, молочные столбы света поднимались над военными кораблями. Где-то уныло звонил буй. Высокая зыбь металась внизу. И город, казалось, кренится вместе с бортом парохода. Окаса сказал задумчиво:

— До свиданья, товарищи… Когда-нибудь…

— Правильно, — поддержал Степанов. — Если вы захотите — вы приедете к нам. Может, мы встретимся даже на заводе… на корабле…

Японец крепко пожал нам руки. На нижней площадке трапа он оглянулся еще раз, кивнул головой. Он улыбался печально и растерянно и что-то хотел еще сказать, но близко раздался глухой шум, и Окаса поспешно бросился в воду.

Из-за носа нашего корабля показался зеленый огонь сторожевого катера. Он двигался прямо к трапу, ледяной полосой отражаясь в воде. В слабом свете, меж волн, мелькнуло и исчезло бледное лицо. Катер подходил все ближе. Мы смотрели на волны, зеленые и ледяные, — только пена плескалась на месте, где несколько секунд назад скрылся человек.

У перил катера неподвижно стояли жандармы. Их было трое. В больших белых шлемах они были похожи на грибы. Поравнявшись с трапом, они подняли головы, пристально посмотрели вверх.

— Большевик, — сказал один полицейский.

Двое других промолчали. Мы тоже стояли неподвижно, вцепившись в поручни, считая секунды. Качалась высокая зыбь, и ничто не выдавало человека, борющегося со смертью в черной глубине. Но секунды шли, катер замедлял ход, и пена вставала под острыми лопастями винта, может быть, над головою нашего друга. Красный отличительный огонь, висевший на корме катера, оставлял узкий кровавый след на воде.

— Хотя бы скорее… — прошептал Степанов.

Далеко впереди, на слабом гребне, показался и скрылся небольшой черный предмет.

— Это он, — сказал Василий Петрович. — Теперь он опять нырнул.

Мы оглянулись на жандармов. По-прежнему неподвижно они стояли у перил.

— Прозевали! — радостно сказал Гриша. — Счастливого пути, дружок!

Вскоре катер вернулся. Жандармы с удивлением смотрели на нас. Они даже взглянули друг на друга. Мы смеялись. Там, в синей ночной мгле, плыл человек, наш безвестный товарищ, и мы невольно напрягали мускулы, как бы стремясь ему помочь. Наверное, он тоже смеялся теперь. Счастливого пути, Окаса!