Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том второй

Так наступает желанный, выстраданный час, когда на пределе последних сил лосось достигает заветного нерестилища. Здесь ему предстоит немалая, нелегкая работа. Не щадя головы, брюха, боков, рыба выбивает в галечнике продолговатую выемку и кладет в нее зерна икры. Они мерцают в прозрачной глубине, будто крупные, раскаленные искры. Они действительно чудо, эти искры, — в них затаена жизнь.

Что же ведомо ей от природы, брачной паре лососей, по каким признакам или приметам избирает она определенное место на дне реки, чтобы приготовить ложе для икринок?

Долгое время вопрос этот представлялся специалистам второстепенным: места, избираемые лососями в донном галечнике реки для икринок, никакими особенностями, на первый взгляд, не отличались. И нужны были годы, чтобы разгадать скрытую здесь, как будто и несложную, но решающе важную загадку.

Когда икра уложена в приготовленную для нее выемку и оплодотворена, самец старательно прикрывает ее слоем галечника. Поверх этого «одеяла» ложится еще одна россыпь икринок, ее тоже прикрывает слой камешков и песка — и так продолжается до тех пор, пока над выемкой не поднимается аккуратный овальный бугорок.

«Секрет» рыбьего сооружения несложен, и повторить его со скрупулезной точностью для ихтиологов не составляло особого труда, но от них ускользала одна существенная подробность: лососи сооружали свои бугорки только в непромерзающих местах реки, где со дна сквозь мелкий чистейший галечник постоянно пульсировали слабые роднички.

Когда икра отложена и надежно укрыта, лососи еще некоторое время охраняют будущее потомство, становясь все менее подвижными, все более слабыми, пока не засыпают у своего бугра навеки, чтобы весной стать кормом для своих детей. Таков суровый и мудрый закон цикла жизни лососевых: из икринок проклюнутся личинки, потом они станут мальками, которые, словно из-за надежных укреплений, будут совершать из своего бугорка первые осторожные вылазки за пищей, а почуяв опасность, поспешно прятаться в этой маленькой цитадели, наконец, окрепнув, скатятся в океан, станут большими, сильными рыбами, и все повторится: снова икринки, бугор, личинки, малек…

Но схема все же остается схемой, и нужно видеть, как идет с океана в студеную быструю речку лосось, как упорно и неистово одолевает он все преграды — мелководье, перекаты, буруны, отмели, россыпи камней и водопады, чтобы ощутить волнующее, могучее веяние древнего закона жизни.

Когда и только вошел с шумным отрядом туристов в тихий цех необычного завода на Итурупе и стал слушать пояснения рыбовода Татьяны Михайловны, за деловитой однотонностью ее речи и за терпеливой вежливостью мне послышались и сдержанно-досадливые нотки: гости так некстати отрывали ее от дела!

Работницы, занятые покраской рамок для икры, видимо, в подражание своей начальнице, тоже отвечали на вопросы торопливо и односложно. Не случайно кто-то из гостей, шумно вздохнув, заметил: «Ох, уж эти узкие специалисты!»

А теперь, пока в ожидании попутной машины до Курильска я сидел неподалеку от дороги на замшелом камне над омутом и, вглядываясь в сумеречный подводный мир, пронизанный тонкими нитями заката, примечал, как из придонной глуби всплывал, приближаясь, еще один округлый, удлиненный, тяжеловесный слиток серебра, различал его с учащенным сердцебиением и слушал такую неожиданную, увлекательную речь о волшебном царстве океана, мне, право, не верилось, не хотелось верить, что это она же, «узкий специалист», вдруг совершенно неузнаваемая Татьяна Михайловна!

Как свободно ориентировалась она в таинственном подводном мире! Как знала рыбьи повадки, пути и перепутья, все тонкости признаков и различий нерки и кижуча, симы и чавычи, кеты и горбуши и прочего, далеко не всем известного, зачастую диковинного населения океана!

Словно бы спохватившись, она вдруг умолкла на полуслове.

— Вам это… интересно? Рыба, ее миграция, нерест, мальки? Нет, не отвечайте: вижу, что интересно. А вот недавно… да, в цехе, там были двое молодых бородачей. Они задали мне целую дюжину вопросов, но у меня не было желания отвечать. Разве можно спрашивать у меня о моем сокровенном… «между прочим»? Или затрагивать волнующую проблему… сквозь зевок? Да, гостю можно простить многое: и неподготовленность, и наивность, только не равнодушие. Не терплю равнодушных.

И снова она взглянула на силуэт человека, четко обозначенный над быстриной реки.

— В этом у нас, что называется, единодушие.