Александр Бахвалов - Нежность к ревущему зверю

Лютров взял трубку и сказал:

— Алло!

Но в ней шипело, скрипело, умолкало, появлялись невразумительные обрывки слов и наконец строгий голос сказал:

— Одну минуту!.. Говорите.

— Это квартира Колчанова! — сказали в трубке.

— Мария Васильевна? Здравствуйте!.. Лютров говорит! Алексей Сергеевич!.. Вы помните меня?.. Узнали? Слава богу!.. Простите, что врываюсь к вам ночью, мне очень нужно поговорить с Валерой!.. Да, да. Не могли бы вы позвать ее?.. Это, кажется, недалеко от вас?.. Вы меня очень обяжете, очень!.. Спасибо, жду!..

Лютров для чего-то переложил трубку к правому уху, словно перестал доверять левому, и услышал мужской голос:

— Алексей Сергеевич? Здравствуйте!..

— Петр Саввич?

— Я!.. Откуда это ты?

— Издалека. Извините, что разбудил.

— Понял, ничего. Валера прямо измучилась ожидаючи… Сейчас придет. Маша побежала… Да вот они!..

— Леша!..

— Я, Валера!

— Почему так долго не звонил?.. Я… Ты ничего не знаешь.

Ему послышались всхлипы.

— Что с бабушкой? Почему ты плачешь?..

— С бабушкой ничего… А ты… Бабушка выздоравливает.

— Перестань… Что о тебе подумают?

— Ты ничего не знаешь… У нас будет ребенок…

— Валера!.. Ты сказала, что я твой муж?

— Нет…

— Скажешь?

— Как ты велишь.

— Господи, сейчас же! Ты слышишь?

— Да.

— Я приеду за тобой.

— Когда?

— Потерпи немного. Я жду погоды… Недельку, может быть.

— Только дай телеграмму, я встречу.

— Непременно. Ты больше не плачешь?.. То-то же. Поцелуй меня.

— Целую.

— До свиданья. Поблагодари Колчановых.

— Хорошо. До свиданья!..

Покинув будку, Лютров не сразу пришел в себя, немного оторопев и от известия о ребенке, и от несообразности только что звучавшего голоса Валерии и ее пребывания за тридевять земель. Он еще не вернулся оттуда, где была она.

Лютров подошел к окошку в стеклянной перегородке и наклонился к девушке. Получив деньги, она спросила:

— Все в порядке? — глаза ее выдавали услышанное.

Лютров кивнул.

— Вы не только добрый, вы необыкновенный человек!.. Одно у вас плохо.

— Плохо? Вот видите… А что?

— Вы оттираете пальцы мокрыми спичечными головками.

— Правда, — девушка посмотрела па свои пальцы.

— Вот вам за это, — он протянул ей свое «золотое перо». — Эта ручка не пачкает… До свидания. Спасибо вам!

— До свидания…

Поднявшись к себе, он заново прочитал записку Валерии.

«У тебя будет сын, — думал он, улыбаясь. — Появится на свете Никита Лютров… Только, может быть, черненький и с большими материнскими глазами… И заживет где-то впереди тебя… Большего мне не надо…»

Спать не хотелось. Он просто забыл, что пришло время сна. Он встал у окна, снял галстук и расстегнул одну за другой пуговицы на рубашке.

Оконные стекла затуманились потоками дождя вперемешку с мокрым снегом. Лениво изгибаясь, текли по стеклу ручьи, ползли, повторяя их путь, отяжелевшие хлопья мокрого снега… А он не видел ни дождя, ни снега, не чувствовал холодных порывов влажного ветра за окном. Он забыл о времени…

Что произошло на свете?

Может быть, тебе снова десять лет, ты поднял глаза к пронизанному солнечным светом огромному небу, увидел вдруг, как в нем свободно, и тебя впервые коснулось неодолимое влечение в его беспредельность, желание обрести крылья. Или ты только что впервые поднялся в воздух и тебя захлестнула радость полета?..

Нет, тебе не десять лет, и не жуткая, как страх, впервые вспыхнула в тебе страсть к высоте — это вместе с радостным изумлением от известия о твоем отцовстве пришло чувство постижения вершинного смысла жизненного пути, и все, что открывалось теперь, было и ново, и величаво, и просто.

И вдруг вспомнилось вот такое же слякотное время первой послевоенной осени, солдатский эшелон… Постукивали на стыках рельсов колеса, скрипели старые вагоны, а по сторонам дороги без конца и края, сливаясь с дымной паморкой на горизонте, тускло желтели пажити.

Ты стоял вместе с другими курсантами, прижавшись к деревянным поперечинам раздвинутых дверей, пел что-то, о чем-то спорил…

И вдруг замолчал. И все замолчали.

В ста шагах от железнодорожного пути под моросящим дождем стояла одетая во все черное маленькая, высохшая старушка. Стояла, крестилась, легко, как веточкой, взмахивая белой кистью руки, и все кланялась, кланялась эшелону, замирая в поклонах…

Вокруг — ни души, ни дорог, ни дома… Поля, далекий чахлый лесок и темная фигура Матери, застывшей в долгом поклоне солдатскому эшелону…