Александр Бахвалов - Нежность к ревущему зверю

Лютров ждал. Сознание невозможности оставить самолет, от которого зависело столь многое, удерживало на борту не только его самого, но и принуждало держать Извольского. Одному не справиться, если все-таки сработает уложенный в хвостовой части фюзеляжа противоштопорный парашют.

Витюлька несколько раз косился на Лютрова, словно пытался дать понять, что верить в парашют в этих условиях бесполезно.

Лютров знал не хуже Извольского, что парашют предназначен для выпуска перед угрозой сваливания, когда еще есть полетная скорость, вот тогда он сработает, и в момент раскрытия сильным толчком переведет самолет кабинами вниз… А сейчас — штопор, падение… «Да, Витюль, падаем! Я даже не знаю, сможет ли парашют вырваться из контейнера. И вообще, будет ли толк от того, что он раскроется. Но нам никак нельзя бросать машину, ни тебе, ни мне…»

Все это единым дыханием пронеслось в голове, и подумать о чем-то еще не было времени, потому что секундной стрелке оставалось пройти всего лишь треть циферблата… И земля!

«Неужели не выйдет?»

— Труба нам, Леша, — сказал Извольский.

«Ждать. Еще… Еще… Высота? 2500… Ждать».

Напряжение нервов достигло предела. Лютрову казалось, что это не самолет, а он один ищет опоры для толчка в смертельном водовороте.

— Леша!..

«Девятка» делает небольшой, но ощутимый рывок, нос переползает из пустоты неба к заснеженной земле.

Есть. Этого достаточно.

— Двигатели!.. Бросай парашют!

Белое облачко повисает позади самолета.

Извольский вывел двигатели на максимальные обороты, убрал посадочную механизацию. И посмотрел па Лютрова.

— Добро, Витюль!

Только бы хватило высоты для разгона. Когда скорость приблизилась к четыремстам километрам, Лютров плавно перевел машину в горизонтальный полет.

Они еще немного помолчали, точно не верили, что летят, а не падают. Высотомер показывал 1800 метров. За сорок пять секунд они потеряли четыре километра высоты.

— Леш?

— Ау?

— А я думал — труба.

— И я думал.

— Ну и состояние, я тебе доложу, а?.. Заметил, какая была скорость падения?

— Восемьдесят метров?

— Восемьдесят метров. А?.. Ну и карусель… Но мы молодцы, чтоб мне так жить! Гляжу, ты как в столбняке, и говорю сам себе: не рыпайся, Лешка больше дров наломает. Ха, ха!.. Нет, мы молодцы!.. Не поверят, а?

Им в самом деле не сразу поверили, что машина побывала в штопоре, но после расшифровки лент самописцев Данилов вызвал к себе Гая.

— Донат Кузьмич, вы уже познакомились с этим? — Данилов показал ему на расшифровку данных приборов.

— Да. Случай исключительный. Помните «Трайдент»? Они разбились тогда.

— Не только «Трайдент»… Я восхищен Лютровым. И буду просить Николая Сергеевича как-то отметить его работу.

Услыхав от Гая о его разговоре с Даниловым, Лютров сказал:

— Кончится тем, что Старик даст нагоняй за то, что зевнул и закатал машину в штопор. А то и вообще прогонит с машины.

— Думаешь? — Гай ухмыльнулся. — Черт его знает, может, так и будет…

Перед отъездом домой он позвонил Валерии на работу, и пока ждал, молил бога, чтобы трубку взяла не начальница отдела, не скрывавшая раздражения из-за необходимости поступаться субординацией, подзывая к телефону подчиненных. Эта дама на другом конце провода заставляла вспоминать о себе.

— Альоу!.. — манерно отозвался тоненький голосок. — Валерию Стародубцеву?.. Минутку…

— Леша?

— Здравствуй.

— Здравствуй. Я так соскучилась.

— Правда?

— Угу. Где я увижу тебя?

— Я заеду за тобой на работу. Убеги пораньше, а?

— Попробую.

…Лютров успел выкурить сигарету, стоя у гранитного парапета Каменной набережной, где находилось учреждение, в котором работала Валерия, пока услышал далеко позади себя ее голос:

— Леша!

Что-то дрогнуло в нем и высвободилось, как после толчка противоштопорного парашюта в сегодняшнем полете.

Она почти бежала к нему в своей белой шубке, а когда встала рядом и увидела на его лице радостную и вместе жалкую, растерянную улыбку, улыбнулась навстречу светло, открыто, вытянула руки, распахивая полы шубки, оплела его шею, прижалась комнатно теплой щекой к его холодному лицу и тут же поцеловала, как вышло, с налету, словно долго ждала его, томилась недосказанным вчера и ждала, чтобы сказать последнее, главное…

И покорно встала перед ним, тихо улыбаясь, довольная тем, что свершила, а Лютров пытался застегнуть ей шубку, чувствуя, как впервые за много лет где-то в глубине глаз роилась забытая боль жалости к себе вперемежку с благодарностью судьбе за стоящую перед ним девушку. У которой, кажется, не было пуговиц на шубке…