Владимир Осинин - Полк прорыва

Она удивилась:

— Почему же я раньше вас не видела?

— Я недавно из госпиталя прибыл.

Сначала костер горел хорошо, но теперь, когда я подбросил в него сырых сучьев, почти совсем потух — они только шипели и дымили и не давали совсем тепла.

— Вам не интересно знать, где я была?

— Зачем мне это?

— Конечно… Но могли бы вы так? — И она замолчала.

— Как?

— Пригласить к себе девушку, настоять, чтобы она, дура, выпила… Могли бы?

— Не знаю.

Видимо, я смутился.

— Хотя вы и старший лейтенант, но еще мальчик. Счастливой будет та, которой вы достанетесь. Если, конечно, встретите настоящую подругу.

— Вы думаете, что нам придется выбирать себе подруг?

— Кто знает. Может, и придется. — Она опять улыбнулась. — А некоторые и сейчас не теряются. Предлагают руку и сердце. И чуть ли не трофейный салон в придачу!

Теперь стало ясно, у кого была эта девушка.

— Посидите немного, я сейчас вернусь.

Она что-то крикнула мне вслед, но я не расслышал ее слов, сквозь дождь пошел напрямик к соснам, под которыми стояла колымага. Издали заметил, что в кузове горит свет, в щель пробивается бледная полоска.

Я постучал в дверь.

— Ну что, вернулась? Думала, я, как мальчишка, побегу за тобой. Заходи.

— Это я, товарищ гвардии майор. Михалев.

Поднимаюсь по шаткой лесенке, открываю дверь. На столе стоит трофейная плошка. Она не коптит и ярко светит. Не то что наша «катюша», которая того и гляди взорвется, хотя мы и посыпаем фитиль солью.

Майор Глотюк сидит на кровати, китель расстегнут, лицо бронзовое. Он смотрит на меня удивленно и растерянно. Складки на его лбу сбежались в гармошку.

На белой скатерти тарелка с консервами, два стакана. На блюдце гора окурков. Он не пьян. Наверное, он вообще не пьянеет.

— Я вас не вызывал, Михалев. Но раз пришли, присаживайтесь. Может, выпить хотите? У меня сегодня день рождения.

— Я знаю. Но…

Он перебил меня:

— Слишком много знаешь, приятель! Как бы рано не состарился. Слыхал про такую пословицу: «Каждый сверчок знай свой шесток»? Или, может, тебе давно клизму не ставили?

— Я не затем пришел, чтобы вы меня отчитывали. А о том, что случилось, вы можете пожалеть.

— Кру-гом!

Он думал, что я повернусь. Надеялся на волшебную силу команды. В другом бы случае я, конечно, повернулся и ушел. Но сейчас… Это тоже обернулось бы против него.

— Хорошо. Садись, Михалев!

— Я должен торопиться. Где ее шинель и шапка?

— Вон, рядом с вами на вешалке. Но не будьте чудаком! Произошло все глупо. Я думал… К тому же выпили немного.

— Вам надо извиниться перед ней.

— Вы так считаете?

— Да.

— Хорошо, я извинюсь. Но пусть придет сама сюда. Я ей хочу что-то сказать.

— Не придет она.

Он посидел молча, покусывая губы.

— Присядь, Михалев. Присядь. Я же с тобой как мужчина с мужчиной. Может, мне тоже пойти?

— Лучше не надо. Спокойной ночи.

Пока я ходил, костер почти совсем потух. Марина склонилась над ним и грела руки над последними мигающими углями.

— Вот ваша шинель и шапка.

— Благодарю вас.

«Катюша» сильно чадила. Кончался бензин. Я потушил ее. Фитиль долго еще искрился, пока наконец не стал совсем черным.

По-прежнему было холодно и сыро, ветер дул в окно и двери.

— Я думала, вы не вернетесь. Боялась, что он…

Она в темноте где-то рядом. Я не вижу ее, слышу только дыхание.

— Я пошла бы к себе, но он обязательно придет туда объясняться.

— Видимо, придет… Залезайте-ка на нары и укрывайтесь, а я займусь костром.

— Я помогу вам.

Она посидела немного на чурбаке, который закатил сюда Дима, посмотрела, как я раздуваю почти совсем погасшие угли, и сказала:

— Не могу. Глаза слипаются.

Полезла на нары.

Огонек заплясал, раздвинул темноту но углам и остановился под самой точкой сводчатого потолка. Марина лежала, придвинувшись к стенке. Она быстро уснула.

Потеплело, и мне тоже нестерпимо захотелось спать. Я положил голову на колени и задремал прямо у костра.

Сменился с поста Дима. Зашел, снял мокрую плащ-палатку, поставил в угол автомат, посмотрел на нары.

— Я вам не помешал, товарищ гвардии старший лейтенант?

— Нет. Она у нас случайно. Заблудилась… Ложись и ты.

Оп уклончиво ответил:

— Погреюсь немного. Прокурили вы тут все дымом. — Уселся тоже на чурбаке, рядом со мной, свернул папироску, прикурил от уголька.

— Если я не ошибаюсь, это Марина? Ленинградка?.. Узнает Глотюк… Он ее охраняет, как клад.

Я ничего не ответил, и он не стал об этом распространяться. Вскоре Дима разомлел у костра, стал клевать носом. Молча полез на нары.