Илья Лавров - Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры

Проваливаясь в снегу, Полина Петровна подошла к ступенькам, тяжело опустилась на них. О, она-то хорошо помнит тот день, когда вместе с Ксюшей провожала на фронт Павла! Всего лишь годок удалось ему поработать хирургом после института.

Своими бы руками задушила того, кто затеял войну!

Помнила, все помнила Полина Петровна, и как на вокзале прощалась с Павлом — помнила. «Не скучайте тут, — сказал он. — А мы постараемся побыстрее управиться с делами, да и домой ко щам!»

Так и зажили одни. Ксюша работала врачом. Она звала ее, Полину Петровну, мамой. Вместе ждали, когда же ребята «управятся с делами» на фронте, и растили Асеньку, у которой глаза были Пашины, а личико — Ксении.

А через полгода и свершилось, пришла повестка: вызывали Ксению в военкомат.

«Забыла теперь, как шли мы с тобой, и такая же была весна, и у нас подкашивались ноги, и мы почти уже все знали. Сердце-то — оно вещун!

Забыла, как с крыльца военкомата почти сползла женщина в мужской шапке, в порыжелом мужском пальто и в сапогах. Знать, обносилась за войну, надела сыновнее, не сберегла. В руке она держала корзину с картошкой. Должно быть, завернула в военкомат, возвращаясь с базара.

Посередке широкой улицы бульвар. Шла женщина по аллее старых березок, ровно пьяная шла. Бросало ее горе лихое то вперед, то назад, и она выкрикивала только одно, все время одно: „Ой, Коленька! Ой, Коленька!“ — и валилась на дерево. Постоит, постоит, оторвется от него, сделает несколько неверных шагов, снова припадет к березе на другой стороне.

Так она и шла от дерева к дереву, продев руку под дужку корзины. Видела ли она чего? Слышала ли? И сколько же ей нужно было времени, чтобы пройти этот тяжкий путь, дотащить свое несчастье, войти в дом и криком испугать детей?

А мы даже не взглянули друг на друга — страшно было. Запинаясь, чуть не падая, взбежала на мокрое крыльцо.

Ты, знать, забыла эту белую дверь в кабинет номер четыре. Рядом в стене — окошечко. А стена такая толстая, что окошко походило на туннель. В кабинетик тот вошла молодая, свежая, такая нарядная женщина. У нее тоже в руках была повестка.

Мы прижались друг к другу.

Недолго пробыла в кабинете женщина.

Много ли времени нужно узнать про это? Вышла она. И где же ее краса и свежесть? Лицо постарело, глаза ввалились, вокруг них черные круги, как будто огнем опалило. Шла, милая, держась за стену, точно впервые поднялась после долгой болезни, такой долгой, что разучилась ходить.

А в открытых дверях стоял седой майор и хмуро смотрел вслед. Гимнастерку расправлял под ремнем, а ее-то совсем и не нужно было расправлять.

Ведь и в его положение нужно войти. Лучше бы уж ему воевать, чем сидеть в этой комнате! Что отчаяния, что горя повидал он! Скажет слово — и закричит, застонет мать или жена офицера, упадет пластом в кабинете. Скажет слово — и в пепел все надежды, в осколки сердце, вверх дном вся жизнь.

Нет, лучше бы уж старому солдату самому идти на поле сражения, чем выносить этакое!

Ни одна женщина, побывавшая в этом кабинете, не забудет до смерти его лицо, слова и голос. И это лицо, слова и голос всегда будут рядом со страшным.

И хоть сидел он уже не первый день в своем кабинете, наверное, все не мог придумать, как ему говорить об этом с матерью или женой. Да и есть ли такие слова, которые бы сделали посветлее те черные вести, которые сообщал он?

Мы тогда смотрели на него умоляюще, будто просили: „Не надо! Не надо!“ Майор-то понял это: нижнее веко задергалось сильнее. И опять он поправил гимнастерку и пригласил:

— Войдите.

Усадил перед столом, развернул синюю папку, глуховато этак осведомился:

— У вас муж на фронте?

— Да, — еле выговорила ты.

— Хирург?

— Да, — сказала уже я.

— Капитан?

— Да, — сказала ты.

— Павел Куклин?

— Да, да, — сказала опять я.

Помнишь, майор заторопился, прикуривая, зачем-то графин с водой придвинул к себе, пальцы переплел. А руки-то у него подрагивали. Начал он тихо так, ровно бы извиняясь:

— Как мне ни тяжело, но я обязан поставить вас в известность…

А больше я ничего и не помню. Ты уж сама потом рассказывала, как повалилась я со стула, как подхватила ты меня, как майор уложил на диван…

Видишь, я ничего не забыла!

С тех пор и жили памятью о Павле. Только Асенька вносила в дом радость и свет, как солнечный лучик.

И вот пришла сегодняшняя ночь. И вчера то же самое творилось у калитки».

Полина Петровна поднялась и резко дернула дверь.