Илья Лавров - Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры

— Благодарю, — Тамара сложила зонтик и опустилась на тугой диван.

— А где же вы работаете? — спросил Звездоглядов.

Тамара не ответила. Художник удивленно осматривал ее.

Белый театр стоял среди большого парка. Снаружи к огромным, от потолка до пола, окнам тянули лапы серебристо-голубые ели. На них сыпался крупный «слепой» дождь, струйки мелькали, словно велосипедные спицы. Тамара облокотилась на валик дивана и неподвижно, не мигая, смотрела в окно.

— Вы где работаете? В театре?

Но девушка опять не ответила.

Звездоглядов смутился.

Тамара не спеша, мягко повернулась, взглянула на него.

— Простите, но почему вы не отвечаете?

— Сказали что? — спросила она, сильно шевеля губами и чеканя каждый слог.

— Я спрашивал, где вы работаете?

Она глядела напряженно, сурово и вслед за ним шевелила губами, как будто беззвучно повторяя то, что говорил он, и вдруг совсем по-детски обрадовалась:

— Работа? Театр… Портниха…

Говор ее был монотонный, иногда она делала неправильные ударения.

Прибежал, тяжело дыша, Калабухов.

— Ну, познакомились? Хорошая девушка, правда?

Звездоглядов сдвинул брови, — дескать, неудобно.

— Да ты не волнуйся. Она же не слышит. Глухонемая. Хотя теперь, пожалуй, к ней это название не подходит. Раз говорит — значит, какая же немая? — задумчиво объяснял Калабухов.

— Позволь, да как же она понимала меня? — поднялся пораженный Звездоглядов.

— По губам.

— Каким же образом?

— Да ведь губы-то для каждой буквы складываются по-разному? Правда? Она изучила это и читает по ним. Это целая наука. Их обучают в специальных школах. Тамара получила среднее образование, профессию. Портнихой работает у нас в костюмерном цехе. И, надо сказать, хорошая портниха.

Тамара взглянула подозрительно и нахмурилась, — поняла, что говорят о ней…

Калабухов привел художника в большой фруктовый сад, где стояли два старых дома. В одном доме жила Тамара с отцом и матерью, в другом — Калабухов.

В его комнате — скрипучая кровать, накрытая одеялом из шинельного сукна, два стула и стол, застеленный афишей. Над ним лампочка, обернутая куском подгоревшей газеты. На столе замасленная коробка грима, баночка вазелина и оторванный рукав от старой сорочки — разгримировываться.

Несмотря на холостяцкую бедность, комната показалась Звездоглядову уютной. Два открытых окна выходили в сад, в комнате было много солнца и цветов. Цветы стояли в стеклянных банках с наклейками: «Фасоль в томате», «Кабачковая икра», «Варенье».

— Послушай, а я тебя не стесню? — заботливо спрашивал Звездоглядов, раскрывая кожаный чемодан.

— Чепуха, — весело кричал Калабухов, втаскивая деревянный диванчик, — ты ляжешь на кровати, а я на этом сооружении. И не спорь, пожалуйста!

Вечером выпили бутылочку вермута, и художник стал показывать уже сделанные эскизы к оформлению спектакля «Любовь Яровая». Калабухов хвалил, и Звездоглядову было приятно слушать его.

Началась шумная гроза. Вспыхивали молнии, стекла дребезжали от грома, плескался дождь, и шумел ветер. Он мотал тяжелые ветви яблонь. Звездоглядов и Калабухов слушали, как они стукали яблоками в стены. Яблоки ударяли в железную крышу, скатывались в лужи под окнами или застревали в желобах, и вода бурлила через них. Одно залетело в водосточную трубу и загремело сверху вниз, булькнуло в бочку.

Звездоглядов снял пиджак, повесил на спинку стула. Он ходил по комнате и ел большую маслянисто-мягкую грушу. На ней от пальцев оставались вмятины. Художник вслух вспоминал, как они жили в Фергане лет десять назад и Калабухов покупал вместо носков женские чулки, а когда они протирались на пятках, подворачивал их. Вспоминал, как они влюблялись, спорили об искусстве, шумели на собраниях и жадно работали.

— Богатство наше было в душе у нас, — Звездоглядов потер руки, счастливо засмеялся и подошел к окну. — Гроза! Разве забудешь ее? И темный сад, и молнии над ним? И наши воспоминания, и тебя, и твою келью, и этот абажур из газеты?

Звездоглядов снова тихо засмеялся, чувствуя себя молодым, и с удовольствием поглядел на себя в зеркало над кроватью.

Калабухов смотрел на Звездоглядова ласково и рядом с ним сам себе представлялся некрасивым, неинтересным. Он прилег на диван, положил руки под затылок и с грустью уставился в потолок. Но тут же лицо его посветлело, он вскочил, — прибежала Тамара, укутанная в отцовский плащ. И хотя она набросила плащ на голову, он все же доставал до земли. Взглянув на Звездоглядова с любопытством, она сразу же застеснялась, нахмурилась и так понравилась художнику, что он счастливо улыбнулся.