Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

— Не мешает подумать, имеет ли право такой человек руководить цехкомом, — проговорил Гостев.

— Вот вам и пункт восьмой. — Горегляд развернул лежавшую на столе газету и, не прочитав ни строчки, снова аккуратно свернул. — Он член цехового партбюро, может, и оттуда его выведем? Как раз будет девять пунктов. Тогда никто нас не обвинит в бездеятельности.

Гостев сердито посмотрел на мастера: ничего не прочитаешь на его строгом, без улыбки лице. Где-то в глубине души начальник цеха понимал, что парторг, как всегда, прав, но опасение за свою репутацию, а также жалость к этому незнакомому, невинно пострадавшему парню не позволяли трезво взглянуть на себя со стороны, спокойно оценить собственные поступки. Гостев на минуту представил, как ему придётся докладывать об этом случае в директорском кабинете. И горестно воскликнул:

— А ведь он казался таким надёжным, этот Лука Лихобор!

— Он и остался надёжным, — ответил Горегляд — Главное, как сказал Лука, выживет или нет этот придурок.

Гостев поднял телефонную трубку, набрал номер больницы, спросил. Ничего утешительного, Феропонт Тимченко пока лежит без сознания. Если рентгеновский снимок покажет трещину в черепе, придётся делать операцию… Сложную операцию.

— Но жить будет? — настойчиво спросил Гостев.

— С уверенностью пока ничего сказать нельзя, — ответили в трубку. — Могут быть всякие неожиданности.

А в это время Лука Лихобор подошёл к своему станку, посмотрел на него с неприязнью. До сих пор ему казалось, что он, вот этот 1-К-62, его самый верный друг, а что оказалось на деле… В щёлочке между кулачком и корпусом виднелась прядь светлых волос.

— Ничего не трогай, — послышалось из-за плеча. Лука оглянулся и увидел Бориса Лавочку. — Ничего не трогай до прихода комиссии, — повторил Борис. — Я видел, как этот остолоп сам ткнул свою бороду в станок, правда, разговора вашего не слышал. Что ему взбрело в голову? Хотел убедиться, крепкая ли из его бородёнки получится пряжа?

— Не знаю, — хмуро ответил Лука. — Всё это не имеет значения. Главное, лишь бы жив был.

— Будет, — уверенно сказал Борис Лавочка. — Отлежится. Если сразу богу душу не отдал, то выживет, медицина теперь сильная.

Лука замер у станка, как окаменелый. Жиденькая, всего в несколько волосинок прядка, вырванная из белесой Феропонтовой бороды, приковала всё его внимание. Веяло от этих волосёнок наивной, детской беззащитностью, и сердце от этого разрывалось на части.

Попробовал восстановить в памяти все события, припомнить весь разговор, чтобы самому себе представить, в чём же он, собственно, виноват. Выходило, только в одном: не успел остановить парня, когда тот наклонился к патрону, не предугадал его намерения и заранее не выключил мотор. И всё-таки виноват. А раз виноват, значит, отвечай. И нечего сваливать на случайность. Ты наставник, учитель и потому должен был всё предвидеть.

Кто-то подошёл, остановился у станка, Лука даже не понял, кто именно. Подошедший что-то спросил, слова прозвучали отчётливо, только смысл их скользнул мимо сознания, мозг сверлила одна мысль: «Выживет или не выживет? Убийца я или не убийца?»

И хотя обвинить Луку в убийстве не пришло бы в голову даже самому придирчивому следователю, сам он назвал себя этим страшным, безжалостным словом.

Странно, но в цехе то здесь, то там вспыхивал смех. Рассказ о парнишке, который сунул свою бороду в станок, переходил из уст в уста, от одного участка к другому, вырвался за границы цеха, эхом отозвался где-то на ЛИСе [2] ЛИС — лётно-испытательная станция. , заставил рассмеяться лётчиков на аэродроме.

Удивительное дело — случай драматичный, а все улыбаются. И даже открыто смеются. Всё-таки сложна, непонятна психика человека: в самой драматической ситуации он иногда способен увидеть смешное. Только Луке было не до смеха: пришла комиссия.

— Я всё видел и могу подтвердить. — Борис Лавочка подошёл к Горегляду. — Лука ни в чём не виноват. Этот дурень сам сунул бороду в патрон.

— Вы представляете, насколько несерьёзно звучат ваши слова? — проговорил инженер отдела техники безопасности Глущенко. — Он же не сумасшедший, чтобы так, ни с того ни с сего, ткнуть свою бороду или руку в патрон.

— Давайте сделаем так, — сказал Горегляд. — Ты, Лавочка, садись и напиши всё как было…

— Рассказывать — за милую душу, а писать — это работа не для меня. — Борис нахмурился.

— Хорошо, расскажи товарищу Глущенко, он запишет. А тем временем Лука расскажет мне, и я запишу. Потом сличим рассказы, и всё станет ясным. Больше никто, как это случилось, не видел?