Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

Капитан Габриэль прислал Шамраю со связным приказ — быть готовым прийти на помощь соседу. Шамрай и сам всё отлично видит. Не километры, а сотни, даже, пожалуй, десятки метров разделяют их отряды. Он готов к контратаке.

На отряд Коше немцы бросили свежую роту. Тактика их обычна: десять минут молотила артиллерия, потом — автоматные очереди и разрывы гранат — сама атака. Ничего не скажешь, методично обескровливают немцы партизанские отряды. Каждый убитый партизан для них победа. Замены ему не будет.

Отряд Робера Коше не отступил. Однако гитлеровцы короткими перебежками приближаются к вокзалу всё ближе и ближе. Но почему же почти перестали стрелять ребята Коше? Почему бы это? «Так там же почти никого не осталось в живых, — с ужасом догадывается Шамрай. — И путь немцам к центральной площади свободен». Нужно остановить немцев. И немедленно! Если не сделать это сейчас, будет поздно.

— За мной, ребята! — крикнул Шамрай. — Стрельцов, ты останешься здесь. Держись!

Лейтенант решил прорваться между домами, используя для укрытия всё — руины, подвалы, стены заборов; зайти в тыл немцам и оттуда неожиданно ударить, выбить врага из квартала, где оборонялся отряд Робера. Оттуда изредка доносились одиночные выстрелы, значит, там пока ещё живы ребята! Значит, надо торопиться!

И вот двадцать бойцов бегут за своим лейтенантом. Пробираясь по садам, проходным дворам, проползая возле разрушенных домов, они вскоре достигли развалин ближайшего от вокзала дома. Оттуда видно, как по улице смело, в полный рост расхаживали фашисты. Им казалось, что сопротивление партизан окончательно сломлено.

— Готовы? — спросил Шамрай своих бойцов. — Вперёд! — И сам первый спрыгнул с разрушенной кирпичной стены на улицу.

Когда двадцать автоматов начинают неожиданно бить в спину, и это в то время, когда позиция ещё не укреплена, очень трудно удержаться на захваченных рубежах; немцев как ветром сдуло. Они бросились в переулок. Но вскоре опомнились, паника миновала, начался настоящий бой.

Шамрай понимал, что только стремительный, отчаянно смелый бросок к вокзалу может вывести партизан из критического положения. Если же они займут здесь оборону, их перебьют как котят.

— Вперёд! — крикнул Шамрай. — Вперёд!

Пуля прошила пиджак, обожгла кожу плеча, он даже не заметил, как тёплой струйкой побежала кровь.

Они пробились к окопам, из которых немцы выбили Робера Коше. И перед их глазами открылась обычная скорбная картина боя: обгорелая земля, скрюченные в неестественных позах трупы французов, немцев. Всё перепуталось, всё смешалось. Навстречу Шамраю осторожно выползли из подвала двое — французы, Это всё, что осталось от отряда? Нет, потом вышли ещё пятеро, обожжённые огнём, оглохшие от разрыва гранат.

— Где Робер? — крикнул Шамрай.

— Там, — указал француз на дом через улицу. — Раненый, лежит в подвале.

«Нужно спешить, пока туда не ворвались немцы», — подумал Шамрай и приказал:

— Ребята, прикройте меня огнём!»

— Ты с ума сошёл! — крикнул француз. — Убьют!

Шансов добраться туда было мало: немцы теперь держали под огнём всё пространство перед вокзалом.

Оставить товарища в беде? Нет, это не в его правилах.

— Огня, побольше огня, — повторил он. И, прижимаясь всем телом к тёплому асфальту, пополз через улицу.

Немцы били из пулемётов, автоматов и винтовок, но Шамрай, прячась за грудами разбитого кирпича, всё полз и полз к чёрной дыре — к входу в подвал. Пуля задела кожу, чиркнув, как ножом, по затылку. Шамрай на минуту потерял сознание, но тут же пришёл в себя.

В подвал он свалился, держа гранату наготове и сразу увидел Робера. Глаза его лихорадочно светились, беспомощно повисшая окровавленная рука перетянута выше локтя грязным задубелым от крови жгутом. Неподалёку от Робера лежало трое мёртвых партизан. Весь подвал был запорошён красной кирпичной пылью.

— Зачем ты… Не надо было, — прохрипел Коше. — Пропадём оба…

— Чёрта лысого, — выругался Шамрай. — Не пропадём!

И он взял под руки Коше.

— Не трогай меня… Я не могу…

— Можешь!

Не обращая внимания на свист пуль, на стоны Робера, превозмогая свою смертельную усталость и раны, он тащил товарища через улицу, боясь только одного, как бы в самый последний момент пуля не поразила француза. О своей жизни, об опасности он почему-то не думал. Он делал своё привычное дело — спасал товарища, это был его солдатский долг, и не выполнить его он просто не имел права. Это было для него так же естественно, как дыхание.