Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

— А ты уже был на море?

— Три раза.

— Там много девушек? Они красивые?

— Много, конечно. Но красивее тебя нет.

— Неправда!

— Правда. И не перебивай меня. На чём я остановился? А, приедем мы к морю. Там на берегу нас ожидают дворцы, графские, княжеские, даже царские. Всюду мрамор, красное дерево, позолота. Красота несказанная, даже дух захватывает. Возле дворцов могучие крымские сосны, таких я нигде не видел. Стоят тысячелетние великаны, впившись в скалы корнями…

— Там сейчас немцы?

— Не важно! Прогоним. А кто не убежит, утопим в Чёрном море. Не перебивай меня, ласточка моя. Я же тебе не о немцах рассказываю, а о нас с тобой… И вот мы приходим к морю. На берегу не песок, а круглая, тысячелетиями отшлифованная галька. Вода перед тобой синяя, глубокая и прозрачная, как небо. Розовые медузы плавают между камнями. И надо всем разлито солнечное золото. А на самой грани между небом, морем и берегом стоишь ты. Волны то набегут тебе на ноги, то лениво отхлынут. А ты стоишь в лёгоньком купальничке, вся залитая этим солнцем, прищурившись, смотришь на море и вспоминаешь то время, когда мы с тобой сидели на опрокинутой вагонетке в стволе старой шахты «Сан-маре» и вокруг нас притаилась удушливая темнота, а мы сквозь неё всё-таки видели и солнце, и море, и прозрачные перламутрово-розовые юбочки медуз в изумрудно-зелёной бездонной глубине.

Жаклин по-детски не то вздохнула, не то всхлипнула

— Ты плачешь? — спросил Роман.

— Нет, просто я вижу море. И хочется верить, что оно есть и будет для нас, и страшно. Война такая долгая, и так много людей исчезли из жизни навсегда.

— А мы не исчезнем. Мы будем жить вечно.

— Я тоже так думаю.

Они снова поцеловались.

— Может, уже время идти? — спросила Жаклин. — Отец меня ждёт…

— Удивительный человек папа Морис.

— Нет, просто он отец. Разве ты не сделал бы то же самое для своей дочери?

— Не знаю, может, и сделал бы…

— И ради бога, обещай мне не будоражить ребят, не подбивать их выйти из шахты. Пока не время. Вас передушат, как котят. Пойми.

Какой-то далёкий отзвук разговора с Колосовым угадывался в словах Жаклин. Неужели капитан хочет через Дюрвиля и Жаклин повлиять на Шамрая, образумить его?

— Очень трудно сдерживаться, когда виселицы…

— А ты думаешь, французам легко? Небось вешают-то их.

— Вот и нужно поддать бошам под зад коленом…

— Я прошу тебя, наберись терпения. Когда высадятся союзники, человек с автоматом будет нужен, как воздух. Пообещай мне набраться терпения и ждать. Хорошо?

— Хорошо. Обещаю.

Жаклин поцеловала его так радостно, словно одержала бог знает какую победу.

— Вот теперь я верю в Крым, и в сосны, и в изумрудную воду, — сказала она.

Дни мелькали, как окна вагона скорого поезда, вихрем проносящегося мимо тихой, сонной станции. Они мчались стремительно, а зима держалась невыносимо долго. В лагере Терран пленные теперь занимали всего лишь два барака. В них разместились только шахтёры. Всех остальных узников погнали строить укрепления на берегу Атлантики. Повели их в слякотную нормандскую зиму к Ла-Маншу. Вокруг Бреста, Шербура, Дюнкерка на песчаных и каменистых, пронизываемых ветром и снегом безлюдных пляжах строились доты, траншеи, пулемётные гнёзда, пушечные капониры. Берег ощетинился на море длинными рядами ржавой колючей проволоки.

Система укреплений спланирована с немецкой основательностью, но на её сооружение нужны были не месяцы, а годы. Английские лётчики фотографировали побережье чуть ли не ежедневно. Тайн для них не существовало. План «Атлантического вала» на их картах выглядел точно так же, как на картах «Оберкомандо вермахт» — гитлеровского генерального штаба. И Черчилль не хуже Гитлера знал, что во всех этих пулемётных гнёздах и понирах не много орудий, пулемётов и совсем мало солдат. С Восточного фронта сюда ничего не перебросишь… Красная Армия жмёт, как тяжёлый паровой пресс, она вышла за свою государственную границу, ещё немного, и, собравшись с силами, рванёт через Польшу, ударит в самое сердце третьего рейха — Берлин. Стрёме-тельно меняются человеческие представления — если бы кто-нибудь два года назад сказал что-либо подобное, на него взглянули бы, как на сумасшедшего. А сейчас это уже сама жизнь, реальная действительность.

В душе каждого пленного вспыхнули и надежда, и нестерпимое ожидание, и жадное желание действия.

Ветер уже потеплел над Атлантикой, гуляет по Нормандии, забирается на юг Франции, прыгает, скачет, резвится над пологими взгорьями, похожий на балованного и весёлого щенка. В такие дни жизнь становится страстно, остро желанной, даже для истощённых, почерневших, вконец измученных долгой и трудной зимой пленных.