Курбандурды Курбансахатов - Сияние Каракума (сборник)

— Да, но я всё передумала. Я хочу в Ашхабад.

Некоторое время они шли молча. Анкар растерянно и хмуро смотрел куда-то вдаль.

— А ты не хотел, чтоб я уезжала?

— Ну конечно не хотел бы!..

— Ну вот, ты как мама!.. — с каким-то отчаяньем сказала Сурай, и голос её задрожал, на глазах заблестели слёзы. Она уже не владела собой и беспомощно закрыла руками лицо.

— Сурай, милая! Что с тобой? Чем я мог тебя обидеть? — не на шутку перепугался Анкар и обнял её за плечи. — Ну скажи! Я ничего не понимаю…

— А я всё, всё понимаю! — с плачем выкрикнула Сурай, вырвалась из рук Анкара и побежала по дороге вперёд.

Анкар кинулся было за нею, но сейчас же вспомнил про полевода, оглянулся, увидел, что он торчит среди поля, как столб, и остановился. Торопливо дрожащими руками закурил папиросу, посмотрел вслед быстро удалявшейся девушке и побрёл назад.

Когда Сурай вернулась домой, Дурсун в зелёном шёлковом платье, в красном платке с чёрными цветами сидела на веранде, обвитой виноградом, и задумчиво перебирала шерсть.

— Пришла, моя козочка! — ласково сказала она и, сбросив шерсть с колен, встала, чтоб приготовить дочери завтрак. Усталое, осунувшееся лицо Сурай встревожило было её. — Ай, бедняжка! Ну можно ли так? Убежала без завтрака… А знаешь, дочка, новость какая?! Анкар приехал! Ты только из дома, а он и пришёл. Оказывается, он теперь будет старшим агрономом МТС, вместо старого пьянчужки. Это хорошо! Он дельный парень. И такой красавец стал!..

Дурсун от души хотела порадовать и развеселить свою дочку, но эта запоздалая новость вызвала в сердце Сурай одно раздражение. Она ничего не ответила, прошла в свою комнату и легла на диван, заложив руки под голову.

В комнате было прохладно и тихо. Только большая синяя муха беспокойно жужжала и билась о стекло окна.

«Надо бы выпустить», — подумала Сурай, но не шевельнулась и в изнеможении закрыла глаза.

Сейчас же перед нею поплыли Екатерина Павловна, толпы народа на улицах города, Гозель, полевод, и Анкар в кустах хлопчатника, и все события этого несчастного утра.

Дурсун приоткрыла дверь:

— Ну, иди, моя козочка, попей чайку! Я уже приготовила.

Сурай отказалась, сказала, что спать хочет, и повернулась лицом к стене. Дурсун покачала головой и затворила дверь. Вздыхая и причитая: «Ай, боже мой», она вышла на веранду, накрыла салфеткой завтрак, приготовленный для дочери, и села перебирать шерсть.

«И что она так сокрушается? Вся осунулась, бедняжка. Лежит, как покойница. Ай, боже мой! Вот беда-то! И завтракать не захотела. Ну да ничего, пусть поспит. Проголодается, сама попросит. Не потакать же всяким глупостям…»

Желание Сурай учиться петь ей казалось таким несуразным и диким, что она и думать об этом не хотела и была уверена, что время сделает своё дело и Сурай сама поймёт и откажется от глупой затеи. Вот поспит — и всё забудет. Опять повеселеет, и печаль её пройдёт, как туча по небу.

А Сурай и в самом деле в тишине и прохладе вдруг крепко заснула и проспала до обеда. Ей снилось что-то неясное, смутное, но до того хорошее и радостное, что, проснувшись, она почувствовала себя обновлённой, бодрой, прежней Сурай и почему-то сразу вспомнила про Вели-агу. Вот с кем надо поговорить-то! И как это ей раньше не пришло в голову!

Вели-ага, известный на всю округу старый бахши, был когда-то самым близким другом отца Сурай. Мать уважает Вели-агу больше всех, чтит его, как святыню, как память о муже, и в самые трудные моменты жизни, когда не знает, как поступить, советуется только с ним. Его слова — закон для неё. Как скажет он, так она и делает.

И он любит Сурай, как родную дочь. Всегда ласков с ней и всякий раз, когда ездит в Мары или в Ашхабад, непременно привозит ей то конфеты, то туфли, то платок, то платье и только посмеивается, когда Дурсун, покачивая головой, журит его за такое мотовство. Он добрый и щедрый, с одинаковой лёгкостью рассыпает и шутки и деньги. Он любит жить широко и весело и от души старается помочь всем, кому может.

Вот если б он только махнул рукой и сказал: «Э, Дурсун! Да пусть себе едет! Зачем тебе огорчать её?» — и всё бы уладилось.

«И уладится, уладится! — повеселела Сурай, чувствуя за спиной такую сильную опору, как Вели-ага и Екатерина Павловна. — Недаром мне такой хороший сон приснился… Вечером схожу к нему, и уж он-то не скажет, как мать: песни — пустое занятие».

Сурай поправила сбившийся ковёр на диване и крикнула:

— Мама, я есть хочу!

— Иди, иди, моя козочка! Давно всё готово, — жиро откликнулась с веранды Дурсун и легко вздохнула, вставая с кошмы: «Ну, слава богу! Поспала и всё забыла…»