Виктор Савин - Чарусские лесорубы

— Коля.

Он остановился.

— Послушай, Коля! Я никак не могу без тебя. Хоть убей. Что хочешь со мной делай.

Багрянцев взял ее за плечи, хотел отстранить, но сделать этого не смог. Она вся дрожала, жарко дышала, в глазах сверкали лихорадочные огоньки.

— Что с тобой, Манефа?

— Ненаглядный, Коленька! Истосковалась я по тебе. Ночей не сплю. Все ты у меня в глазах. Никак не выкину тебя из сердца. А сегодня я решилась. Сегодня у меня такой день. Я именинница. А на душе — муть. Молодые годы уходят. И зачем я живу на свете? Одна, без любви, без ласки… Лучше бы не знать тебя, не видеть. А узнала, пожалела тебя, думала счастье с тобой добуду, а нашла беду. Ты теперь с женой, с хорошей, с красивой, сердце у тебя на месте. А я, солдатская вдова, никому не нужна. Чем я прогневала бога? За что-он меня наказал? Да есть ли он на самом деле?

В душе Николая Георгиевича шевельнулась жалость к этой несчастной женщине.

— Что ты от меня хочешь, Маня? — спросил он робко, нерешительно, погладив Саранкину по спине.

— Зайди ко мне, Коля. Поздравь с днем ангела. Я так готовилась к этому своему празднику. Думала, может, зайдешь, не откажешь. Я же тебе не совсем чужая. Хоть погляжу на тебя, полюбуюсь. Для тебя я коньячку припасла. Четыре звездочки. Ты его уважаешь.

Она взяла Багрянцева за руку.

Он колебался: пойти или не пойти? Дорогу к Саранкиной он уже забыл. И зачем ему эта женщина, случайно встретившаяся здесь, в Моховом? Однако Манефа страдает, зовет. Она немало сделала для него добра, когда он тут был одинок. Что случится, если он на минутку заглянет к ней, так, попросту, посидит, выпьет за ее здоровье, пожелает ей в будущем счастья. А к нему, к счастью, стремится каждый. Без мечты, без счастья что за жизнь? И, наконец, жена его не отказалась пойти на вечер к Зырянову, когда тот пригласил ее?

Багрянцев, оглянувшись вокруг, последовал за Саранкиной:

— Мне неудобно как-то… народ…

— А мы по поселку пройдем задами, — сказала, ободряя его, Манефа. — Никто не увидит. Жены твоей дома нет. В Чарус уехала, вызвали зачем-то. Дочурка моя убежала к вашим девочкам с ночевой. Так что не беспокойся.

Она пошла с ним рядом.

— Коленька! Если бы ты знал, как я скучаю! Пока не встретила тебя тогда, когда приехал первый раз, мирилась со своей сиротской судьбой. А потом, как ты ушел от меня, потеряла сон, покой, ничему на свете не рада стала.

Перед маленьким домиком, накрытым снежной копной, Саранкину и Багрянцева, свернувших с тропинки к воротцам, остановила женщина с ведрами на коромысле.

— Эй, Мань, кого это ведешь к себе?

— А тебе, соседка, какое дело? — зло отрезала Манефа. — Только и зыришь за вдовами. Они тебе поперек дороги стоят, что ли? Мужика у тебя отбивают?

— Вешайся, да знай на кого! — сказала соседка и пошла своей дорогой.

Багрянцев передернул плечами, повернулся и быстро зашагал к себе домой.

— Постой, послушай-ко! — крикнула ему Манефа вслед.

Но он не обернулся.

Тогда Саранкина вихрем кинулась за соседкой, догнала ее, скинула с нее ведра с водой и начала колотить кулаками в спину.

— Вот тебе, на, получай, счастливая!

Началась драка, в дело пошли ведра, коромысло.

…На другой день Саранкину нашли окоченевшей в сарае с петлей на шее.

Все Моховое заговорило о смерти Манефы. Кто-то ее жалел, а кто-то злоязычный говорил, что туда ей и дорога. О причинах смерти делались различные догадки. Большинство пожилых моховчан сошлось на одном:

— Спьяну это она. Была именинница, напилась до чертиков, они ее и поманили к себе.

Николай Гущин явился к Ермакову довольный, улыбающийся. Подошел к товарищу, подтолкнул под бок и сказал с язвительной ноткой в голосе:

— Елизавета сегодня в Сотый квартал не придет.

— Почему не придет? — спросил Сергей, вылавливая из чашки со щами жирный кусок мяса, даже не взглянув на своего помощника.

А Гущин продолжал:

— Вот ей и новые, повышенные обязательства — дохвасталась! Лозунг на красной материи при входе в лесосеку вывесила: «Две нормы, не меньше, каждый день!» И доработалась до ручки!

— А в чем дело? — отставляя чашку, спросил Ермаков.

— Я говорю: доработалась до ручки! — не унимался Гущин. — Шла впереди, голову высоко подымала: мол, посадили в галошу бригаду Ермакова. Теперь сама села на пенек и слезы кулаками вытирает.

— Ты над чем скулишь-то? — спросил Сергей строго.

— Над Елизаветой, над Медниковой.

— Знаю, что над Медниковой. Что у нее случилось?