Федор Панферов: Борьба за мир

Да ведь домой. Тут теперь рукой подать: по дороге тридцать, а лесами — и того меньше. Сказывали мне, немцы далеко улягали.

А я? А меня?

Что ж, дойдешь — пойдем. Я с генералом-то еще вечером распростился: не терпится. А как же? Домой! Слово-то какое хорошее: «Домой!»

Николай Кораблев также почувствовал это слово — «домой»! Он раскинул руки, обнял Сиволобова, затем поцеловал и сказал:

Что ж, друг мой, расстаемся] Возможно, где-нибудь увидимся. Я в Ливнях разыщу своих и тоже домой, на Урал.

Сиволобов задумался. Почесал затылок, посмотрел в окно комендантского дома и вдруг решительно заявил:

И я с вами! Хотя и не к себе, но домой. Наша дивизия, видно, тут дня три-четыре пробудет: отдохнет, пополнят ее, и потом уж в поход. К тому и вернусь. Только за разрешением к генералу сбегаю, — он важно поправил на себе автомат, прибрался и зашагал в дом. Вскоре выскочил оттуда раскрасневшийся и, по-женски всплескивая руками, приседая, начал выкрикивать:

Батюшки! Герой… Союза… Маминьки! Я Герой, Петр Макарович Сиволобов! Генерал сказал, — и, став серьезным, подходя ближе к Николаю Кораблеву и глядя задумчивыми и умными глазами куда-то в сторону, добавил: — Что же, это, выходит, и звездочку мне дадут?

— Дадут! И орден Ленина! — ответил Николай Кораблев и, в свою очередь, спросил: — А за что тебе награда? За вчерашний бой с танками?

Да. Быстрота какая! Сорок человек… Большинство посмертно наградили. Что ж, спасибо ему!

Кому?

Сталину: и мой труд отметил. Вишь, мимо него ничего не проходит. Ну… айдате! Дано мне отпуску два дня. Шагай вперед, Ермолай Ермолаевич, а мы за тобой, как гуси!

Тот шагнул, поскрипывая железным наконечником деревянной ноги. За ним тронулись Сиволобов и Николай Кораблев.

Певунья какая она у меня! — глядя на свою деревянную ногу, полушутя сказал Ермолай, притопнув.

Русский человек и в гробу смеяться будет: ногу оторвало — деревянную пристроил и. смеется, — проговорил, ни к кому не обращаясь, Сиволобов и тут же шутя, но изумительно просто и совсем непохабно: — А как же ты с бабой-то будешь? Ногу-деревяшку под кровать?

Э-э-э-э! С Грушей-то? Сама отстегнет. Вот погодите, она нас такими блинами угостит! А красавица какая! Говорит, как жаворонок поет. Ну, давайте переводите дух свой на третью скорость. Я думаю, за три часа мы отмахнем.

Город уже был заполнен бойцами: пехотинцами, танкистами, летчиками. Люди разгуливали, как по базару, с любопытством и страхом рассматривая почти уничтоженные здания, а иные стояли, наблюдая за тем, что происходило в развалинах угольного дома на площади.

Несколько красноармейцев, укрываясь за глыбами, стреляли по этим развалинам. Пули шлепались, отлетали, рикошеча. И вот оттуда, из угольного дома, показалось дуло пулемета. Тогда все бойцы, находившиеся на площади, что-то закричали, убегая и прячась, а Сиволобов сказал:

Не сладить с ними ребятам! Они это умеют — засесть и отбиваться: смерть им помогает.

То есть как это? — спросил Николай Кораблев, вместе со всеми прячась за развалины.

Подыхать-то не хочется, ну и дерется один за сотню. Смерть, стало быть, помогает.

Красноармейцы бились с засевшими гитлеровцами минут десять — пятнадцать. Сиволобов уже безнадежно махнул рукой, говоря: «Пустая трата боеприпасов», — как в эту минуту откуда-то со стороны вырвались пластуны.

Их было шесть человек. Легкие и быстрые, они, как тени, мелькнули вдоль развалин. Выстрелы со стороны красноармейцев смолкли, а со стороны фашистов, наоборот, еще сильнее застрочил пулемет. Один из пластунов качнулся и, взмахнув руками, упал на грудь.

Скосили! — проговорил Сиволобов. — Бедняга.

Но те опять уже скрылись в развалинах угольного дома… Вскоре пулемет смолк, затем на улицу вывалился, как мешок, набитый песком, один фашист, потом второй, потом третий… И тут же показались пластуны.

До-омой! — вдруг со стоном, с тоской, будто кто-то его держал и не пускал, прокричал Ермолай и пошел прочь, ни на кого не обращая внимания. — Домой, домой! — кричал он.

Когда они вышли за город, на дорогу, ведущую к Брянску, Ермолай отряхнулся и сказал:

Отслужил! — и потер рукой два ордена на груди, светля их. — Увидят это и скажут: «Ермолай Ермолаевич Агапов постоял за советскую землю!»

Посмотрев на дорогу, по которой тянулись пехотинцы, обозы вперемежку с пушками и танками, он вскинул ладонь вверх, как топор, затем, показывая левее, на лес, сказал:

Такая наша путя, — и сошел с дороги.