Борис Некрасов - Просто металл

А потом согласиться — значит взять на себя всю ответственность за судьбу участка, судя по всему, не очень-то перспективного. Кадровик говорит, что не сбежал старый начальник, а запил. Как будто бы это не один из способов сбежать! И если участок будет по-прежнему работать плохо, то склонять на всех совещаниях и в печати будут его, Ивана Гладких. А к этому он не привык. Нет, не привык!..

Из-за неплотно прикрытой двери до него донеслись голоса:

— Да что вы, товарищ начальник?! Конечно, не согласится. Это ж Гладких! Его фотографию на Доске почета, если и меняют, то только когда она от времени выцветает. И чтоб он на отстающий участок пошел! Туда работяга нужен. Чтоб славой не избалован был.

Голос принадлежал молодому инспектору, который не проронил ни единого слова, пока начальник отдела разговаривал с Иваном. Начальник ответил:

— Думаешь, сдрейфит? Черт его знает, может быть.

Гладких смял недокуренную папиросу, с размаху швырнул ее в урну и решительно толкнул дверь.

— Нечего вечера ждать, — сказал он. — Я согласен.

Шагая вечером следующего дня к автовокзалу, Иван встретил знакомого инженера из управления главного механика.

— С приездом, Ваня! — приветствовал он Гладких. — Что же ты, братец, не являешься? Илья Лукич все для тебя место бережет. Или отпуск не закончил еще?

Иван даже не сразу нашелся, что ответить. Сообразив наконец, что в отделе кадров его, попросту говоря, обвели вокруг пальца, сказал усмехнувшись:

— Точно. Не закончил я отпуск. На грязи еду, до полного исцеления от дурости…

На прииске Ивана встретили приветливо и, как ему показалось, с чувством некоторого сожаления: вот, мол, еще одну жертву прислали. Скептики — а таких было большинство — считали, что добиться перелома на «Конченом» уже невозможно.

— Народ там распущенный, — признался директор прииска. — Так что ты там с самого начала гайки подверни. Я, честно говоря, на участке давненько не бывал. Сам знаешь, летом на промывке сидишь — дыхнуть некогда, сейчас ремонт начался, шахты на полную мощность пускать надо. Вот руки и не доходят. На нас, передовиках, план, как земля на китах, стоит. Свой выполнишь — из управления команда: перекрывайте отстающих.

— Запасов много? — спросил Гладких.

— Года на два хватит, а потом сворачиваться будем. Ни черта прироста не дают твои разведчики.

Разговор Ивану не понравился. Судя по всему, директор никаких надежд на работу разведучастка не возлагал. Ничего утешительного не услыхал Гладких и от секретаря партийного бюро Федорова.

— Почему работают плохо? — переспросил он, — Потому, по-моему, что люди результатов своего труда не видят. Ковыряются, ковыряются в земле, а отдачи — никакой. Это главное. Ну, а в деталях сам разберешься.

Утром Иван был уже на участке. «Детали», о которых вскользь упомянул секретарь партбюро, производили весьма мрачное впечатление. Технические нормы не выполнялись. Работали по старинке, вручную. Единственный барак, в одной секции которого помещалась контора участка и «квартира» его предшественника, a в другой — рабочее общежитие, представлял собой хилое, давно не знавшее ремонта сооружение. Сушилки не было, и портянки, спецодежда сушились прямо в жилом помещении, над двумя бочками из-под горючего, приспособленными как печки-времянки. На этих печках, прямо в ведрах, грелась вода. Здесь же готовилась пища.

Дежурный по бараку занимался заготовкой сухой щепы из единственной на все общежитие табуретки.

— Зачем же вы табуретку сломали? — поинтересовался Гладких, — Разве ее починить нельзя было?

— А чего ее чинить? Она целая была, — продолжая орудовать топором, возразил дежурный. — Только все равно на ней сразу больше одного человека сидеть не могут. Конфликты одни. А дрова сырые. Голову-то мне оторвут, если к концу смены горячей воды не будет.

— Ну хорошо, сгорит последняя табуретка, а потом что?

Рабочий кивнул в дальний угол барака. Иван разглядел, что на нарах, в освобожденном от сенников углу, уже не хватает двух-трех досок…

На полигоне Иван застал группу шурфовщиков. Не за работой, а у костра. Они тянули к огню озябшие руки и поглядывали время от времени на шурфы, из которых поднимался и сразу таял на фоне хмурого неба сизый дымок.

— Перекур или замерзли? — поинтересовался Гладких.

— Прохладно, — охотно согласился один из шурфовщиков, с любопытством разглядывая Ивана.

— Когда работаешь, ничего вроде, а так — холодно, — добавил самый молодой из рабочих. Мороз окрасил его щеки таким румянцем, и от всей его фигуры в ватной стеганке, туго перехваченной ремнем, веяло таким здоровьем, что Гладких не удержался от вопроса: