Владимир Хазанский - Спросите у берез…

Подпольщиков построили в одну шеренгу. Мишка раскрыл перед ними свой склад, и Григорий вручил всем оружие — кому винтовку, кому автомат, а Николаю Волкову пулемет Дегтярева.

Осторожно, с любовью взяли они его — настоящее, боевое оружие — в руки. Недаром с таким трудом добывали его комсомольцы-подпольщики, бережно хранили. Теперь оно в крепких, надежных руках.

С большим волнением слушали скрывавшиеся от немцев лесные поселенцы добрые напутствия Григория и ответное слово Николая Волкова. Пришла пора уходить.

Тепло, по-братски прощаются молодые партизаны с Григорием, Василием и Мишкой. Многое, очень многое хочется сказать им. Высказать этим людям, которые протянули им руку помощи в трудную минуту, все. Но нужные слова не находятся. Только щемит сердце, да предательские слезы набегают на глаза…

И надо спешить. До Лисно, небольшой белорусской деревушки, недалеко от которой создает свой партизанский лагерь Захаров, больше тридцати километров.

Тот и везуч, кто настойчив. Тому и помогает случай, кто по-настоящему смел, находчив. Такими и были наши друзья-латыши.

Ночью на берегу окутанной туманом реки Зилупе, в районе одинокого хутора Стальмакрх, кто-то дважды просвистел. Следом раздался ответный свист.

— Лодка, — сказал кто-то на том берегу.

— Банка, — ответили на этом.

Через минуту Василий, Мишка и Петя Лукашонки, перекинув бревно через взбухшую от талых вод реку, переправились на противоположную сторону. Там их ждали Александр Гром и Михаил Дубро. Они помогли товарищам перенести два ручных пулемета, несколько ящиков с гранатами и патронами.

— Записывай, тезка, — говорит Дубро Мишке, — и не забудь приплюсовать к тому, что переправили раньше.

— Не бойся. На нашем складе ничего не затеряется, — степенно отвечает Мишка.

— Это верно. Но ты записывай. Для порядка.

Порядок, о котором беспокоится Михаил Дубро, не так уж лично ему нужен. Делается это не столько для него, сколько для других. Пусть знают латышские подпольщики, что все оружие, которое они передают белорусским друзьям на общий склад, строго учитывается. Чего греха таить — не сразу согласились они расстаться с этим бесценным грузом, на сбор которого затратили столько усилий и времени. Сказалась тут не только деревенская психология, мужицкая жилка. Оружие — ценность особая. Оно придает силу. Без оружия трудно бороться, нельзя стать партизанами. Появилась боязнь: уцелеет ли оно там, на другом берегу Зилупе, не пронюхают ли о складе оккупанты?..

И хотя они с белорусскими ребятами в одной организации, хотя Александр Гром и Михаил Дубро, которые теперь часто бывают в Прошках, хвалят этих ребят, ручаются за них, червь сомнения продолжает точить души латышских парней. Может быть, эти сомнения оттого, что сами они еще не были на другом берегу Зилупе? Не видели тех, с кем побратались в борьбе?

Сейчас, перед расставанием, друзья с сожалением думают о том вынужденном разделении, в котором они оказались с началом войны.

— Хоть бы заочно как познакомить ребят, через фотографии, — предлагает Дубро.

— Эх ты, конспиратор! — упрекает его Гром. — Через фотографии можно только сватов засылать.

— А ему, видно, не терпится скорее показать наших девушек вашим парням, — шутит Василий.

— Это не мне, ребятам нашим не терпится, — улыбается Михаил Дубро. — Чужие девушки всегда кажутся лучше.

— А ты постарайся описать. Да так, чтобы представили как живых и влюбились заочно, — смеется Василий.

Он смотрит на них, и его воображение рисует людей, которых он тоже никогда не видел. Странно, но он представляет их себе хорошо, почти зримо.

Вот словно встал перед глазами высокий, худощавый, с неизменной цигаркой во рту, Филипп Равинский.

Тот самый Равинский, который еще задолго до объединения с прошковцами пробрался в Освею, устроился там под видом окруженца плотником и пытался установить связь с кем-нибудь из руководителей партийного подполья. Но никто тогда не рискнул довериться незнакомому человеку.

Зримо представляет Василий и синеокую красавицу — жену Филиппа Катю, которая вместе с мужем организовала подпольную группу в деревне Суржи. Представляет и озорного, острого на слово «черного Сашу» — рижского друга Александра Грома, рабочего паренька. Не желая работать на врага, он оставил город и вернулся в родную деревню. Черным его прозвали, чтобы как-то отличить от Саши Грома — «Саши белого». По правде же говоря, оба они черноволосые, но, как рассказывают, Саша Дубро чуточку темнее. Здесь, в подполье, еще больше окрепла прежняя личная дружба рижских друзей. Они «сроднились» даже в том, что одновременно начали «ухаживать» за двумя сестрами — переводчицами комендатуры — Валей и Гелей, чтобы получать от них необходимые им сведения. От сестер узнали и про ту рождественскую попойку немцев, которая помогла друзьям в первый раз перебраться через границу.