Юрий Рытхэу: Путешествие в молодость, или Время красной морошки

Теперь ей не хотелось разлучаться с любимым внуком, названным в честь погибшего деда Василием. Этой осенью он отправлялся в школу-интернат, И этой же осенью Оннонау наконец-то собиралась поехать в какую-то необыкновенную клинику, где ей должны вернуть зрение.

Оставалось всего лишь несколько дней…

Наведя порядок в жилище, Оннонау присела у костра, обратив лицо к распахнутому входу в ярангу.

Она прислушалась. Где-то вдали тарахтел двигатель вездехода, в соседних ярангах негромко переговаривались люди… Но что это? Будто кто-то стонал, и не разобрать — то ли зверь, то ли человек. Стон резкий, надрывный, достаточно протяжный, внезапно обрывающийся, словно кто-то зажимал могучей, непроницаемой то ли лапой, то ли рукой пасть или рот… Стон доносился из тундры, и, если бы не особое доверие, которое испытывала Оннонау к собственному слуху, можно было бы предположить, что настороженное воображение само рождало странные звуки.

Она ведь ждала, надеялась услышать нечто знакомое, таящееся где-то глубоко в памяти, сопровождавшее их короткую, но такую счастливую жизнь с мужем.

Ожидание было мучительно бесплодным; что же такое случилось? Неужто человеческий разговор, гул вездехода сильнее шума реки, неустойчивого, неодолимого движения огромной массы воды, стремящейся к слиянию с соленым океаном?

Может быть, это другое место?

Да нет, все остальное соответствовало тому, что бережно хранилось в ее памяти: и этот сухой пригорок, и даже камни старого очага…

Но что случилось со звуками?

Снова издали донесся странный стон, и точно в сердце попала острая заноза, родив неутихающую, непонятную тревогу о далеком, страдающем существе.

Оннонау не обращалась к часам, чтобы узнавать время: за долгие годы жизни во тьме она научилась определять его по едва уловимым признакам: положению солнца над горизонтом, интенсивности светового потока, деятельности в стойбище. Вот и сейчас она с минуты на минуту ожидала возвращения домочадцев.

Она уловила звонкий голосок внука, поначалу прерываемый странными стонами, затем различила слова дочери, и лишь потом, уже у самой яранги — голос зятя. И не потому, что говорил он тихо: просто зять был человеком неразговорчивым.

— Бабушка! Бабушка! — теперь голос Василия заполнил все слышимое звуковое пространство. — Что я видел! Такого ты, наверное, никогда не видела!

Один лишь Вася мог, не задумываясь о том, что причиняет боль, громко говорить о слепоте бабушки, описывая ей какую-нибудь неведомую вещь, явление, нового человека.

— Так что же ты видел, Васенька? — спросила Оннонау, прижав к себе малыша.

— Я видел драгу!

— Это что за зверь такой? — шутливо переспросила Оннонау.

— Ты видела когда-нибудь драгу? Разве она была раньше?

— Не видела, не видела, — торопливо ответила Оннонау, чтобы не лишать внука приятной возможности рассказать самому о новой машине.

— У драги железные черпаки, как раскрытые рты, — захлебываясь, продолжал Вася. — И даже зубы в этих черпаках. Этими зубами драга откусывает берег и тащит в машину, как зверь в живот. А сзади вода хлещет и камни сыплются, будто она какает…

— Да это чудовище, — медленно и задумчиво произнесла Оннонау, легко представив себе работающую драгу, — Она еще стонет и ноет! Как живая!

Так вот откуда этот странный звук! От работающего железного чудовища, отгрызающего золотоносную землю.

— И много она уже съела? — спросила Оннонау.

— Много! Везде кучи оставила. Такие ровные, высокие, как горки…

Разговаривая с внуком, Оннонау ставила на середину яранги коротконогий столик, семейное деревянное блюдо с вареной олениной, чашки для чая.

Пока ужинали, Вася все говорил о драге, о тундровой автомобильной дороге, которая пролегла до самой Чаунской губы.

— Эта дорога далеко-далеко видна, — сообщил он. — И голубой автобус по ней бежит.

Оннонау слушала и дивилась: вот до чего дожили — по тундре стали ездить на автобусах! В ее детские годы колесная машина была только в букваре и вызывала множество сомнений и вопросов.

После ужина изрядно уставший Вася забрался в полог и почти мгновенно уснул.

Оннонау ждала вечернего спокойного часа, чтобы в наступившей тишине снова попытаться услышать шум речного потока. Она надеялась, что вместе с ним придут волнующие, сладкие до боли воспоминания о счастливых днях, когда они с молодым мужем мечтали о будущем, о долгой счастливой и дружной жизни в обновленной тундре. Василий считался опытным и знающим пастухом, и даже возникали разговоры о том, что его могут сделать председателем. Но каждый раз, когда слухи об этом усиливались, Василий отгонял стадо в такую даль, что проходило не менее полугода, прежде чем стойбище оказывалось в пределах досягаемости районных властей.