В том подписываюсь, старшина первой статьи
Сергей Чернухин».
Самсонов едва разбирал последние строки. Почерк становился неразборчивым. Видимо, каждое слово уже стоило умирающему больших усилий, и между отдельными словами, казалось, были значительные временные промежутки, когда Чернухин отдыхал, собирая силы. Но, кроме того, перед глазами контр-адмирала стояла застилающая зрение пелена, через которую трудно было разбирать буквы.
Он закрыл книжку и сидел молча.
Перед ним вставала суровая картина одинокой, гордой смерти моряка, который не мог добраться к своим и предпочел смерть, чтобы не принять позора жизни от врага. Самсонов с острой отчетливостью видел, как в последний раз поднялась обессиленная рука старшины, положив под фуражку исписанную книжку, как склонилась к левому плечу и больше не поднялась голова.
Самсонов вспомнил, как час назад он смотрел из окна на Севастополь в дымке ослепительного рассеянного света, сквозь утренний туман. На Севастополь, покрытый ранами, но живой, встающий из гроба навстречу новой жизни, величию новой славы. Наверно, таким же видели его в последнее мгновение гаснущие золотые глаза Чернухина. И он должен видеть его таким.
Самсонов поднялся.
— Товарищ старший лейтенант! Плотники у вас есть?.. Так вот — пусть делают гроб. На славу! Понимаете?.. Материю для обивки вам доставят. Готовьте могилу. Настоящую! Прямо в камне и выбейте! Вот тут! — Контр-адмирал топнул в каменную почву площадки. — Хоронить завтра будем. Где у вас телефон?
Он пошел с офицером в фанерный домик конторы строительства и вызвал начальника штаба.
— Это я, Василий Андреевич, с батареи. Дайте сейчас же телефонограмму за моей подписью всем кораблям и частям гарнизона — выслать завтра к одиннадцати ноль-ноль по одному взводу в боевом снаряжении о патронами, взводу артиллерии с холостыми зарядами на площадку батареи помер семнадцать для отдания погребальных почестей… Да! Я вам расскажу сам. Зайдите ко мне, вместе напишем приказ по соединению и гарнизону… О чем приказ?
Самсонов подумал мгновение и сказал:
— О мужестве… О вере и жизни… Я объясню лично…
Он простился со старшим лейтенантом. Машина мягко покатилась по склону, прошла петлистой дорогой, миновала руины вокзала и, взойдя на подъем, ворвалась в раскаленную полуденным жаром каменную щель улицы. На левой стороне ее Самсонов увидел восстанавливаемый большой жилой дом, построенный перед войной. Фасад его светился свежей кремовой окраской. В окнах третьего этажа девушки с закатанными рукавами, перебрасываясь шуточками, протирали начисто вымытые, только что вставленные стекла.
Под прямыми лучами солнца они сверкали таким ясным, золотым блеском, что на них было больно смотреть.
И контр-адмиралу показалось, что вся сила жизни, ушедшей из золотых глаз Чернухина, вновь засияла с неудержимой силой в золотом блеске этих окон, в улыбке девушек, в свежести краски.
1945 г.
Когда окутанная облаком белесой жаркой пыли, накаленная солнцем машина взлетела на последний крутой подъем шоссе и за поворотом показались рассыпанные в зелени, как куски сахара, здания «Нового света», Белявский почувствовал, что его сердце забилось с быстротой автомобильного мотора. Он даже растерянно прижал руку к груди, словно хотел стиснуть упругий комок мускулов, бешено затрепетавший у него в груди, и замедлить его биение. Сидевший за баранкой старшина покосился на капитан-лейтенанта и тревожно спросил:
— Вам нехорошо, товарищ капитан-лейтенант? Может, остановиться — передохнете. А то от этих петель на шоссе многих укачивает.
Но Белявский ничего не ответил и только сделал нетерпеливый жест. Старшина понял его, как приказание увеличить скорость, и машина с ревом понеслась вниз, разбрасывая из-под покрышек мелкий щебень, застучавший по корпусу машины, как град по крыше.
Белявский подался вперед и, почти упираясь лбом в смотровое стекло, не сводил глаз с приближающихся зданий.
За густой зеленой стеной кипарисов, внизу у самого берега, мелькнула розово горящая под солнцем черепичная крыша. Белявский глубоко и радостно вздохнул и откинулся на спинку сиденья, закрыв глаза.
Бомба разорвалась в воде метрах в пятнадцати от катера.
Освещенный полной луной, пикирующий на катер самолет сверкнул серебряно-голубыми крыльями, выходя из пике. Вслед за резким воем бомбы — почти рядом с катером из темной воды взвился высокий столб, вверху зеленовато-белый, снизу освещенный темно-розовым огнем. Мгновение спустя катер поднялся на дыбы, как остановленная на всем скаку лошадь. Завыли осколки, что-то затрещало. Сверху обрушилась стремительная, упругая, непреодолимая масса воды, оторвав руки Белявского от поручней мостика. Ее напор смял и скрутил тело лейтенанта и швырнул в море. Сверху, снизу, с боков — всюду была вода. Она давила и кружила, она втискивалась в уши, в ноздри, в рот. Грудь заныла от нестерпимой боли. Тело требовало воздуха, по воздуха не было. Наплывало удушье и с ним чувство полного безразличия к тому, что будет дальше. Но это длилось только мгновение. Неутомимая жажда жизни, инстинкт молодого, здорового тела властно приказал бороться. Почти задыхаясь, Белявский, собрав последние силы, сделал рывок, вылетел на поверхность воды и с хрипом втянул в легкие ночную свежесть.
Читать дальше