Гавриил Колесников - Поклонитесь колымскому солнцу

Третьи сутки и днем и ночью мела пурга. Заиндевелый, с сосульками льда на усах и ресницах, в избушку вошел Попов.

— Ну как? Метет, не утихает?

Попов мне ничего не ответил. Молча раздевшись, он подсел к железной печке и начал стягивать залубеневшие валенки.

— Не утихает пурга-то, метет? — снова спросил я Попова.

— Килограмма два помидоров соленых осталось да муки две миски. Есть людям будет нечего завтра.

Я знал об этом и без Попова и мучительно думал о том, что же делать? Пурга замела перевал, который отделял нашу разведку от базы.

— Может, подойдет трактор-то, подождем еще?

— У моря погоды не дождешься.

— Застрял, наверно, наш трактор в пути где-нибудь.

— Может, и в пути застрял, — Попов разулся, размотал холодные шерстяные портянки и грел у печки покрасневшие ноги.

— Трактор-то ладно. Тракторист замерзнет. Пропадет человек, — сказал Попов, как бы отвечая самому себе на какие-то свои мысли. Он нацедил из кипящего чайника кружку крутого кипятку и стал пить его. Только сейчас я почувствовал, как сильно озяб этот человек, привыкший к холодам и закаленный Севером.

— Что же делать будем, Попов?.

— На перевал пойдем. Человека выручать надо. Да и провизией, может, разживемся.

— В такую пургу? С ног же валит!

— Ничего, не повалит.

Не решаясь честно признаться, что сам боюсь идти на перевал в такую погоду, я сказал Попову:

— Мы с тобой пойдем. Боюсь, люди не пойдут — откажутся.

— От хорошего дела люди никогда не откажутся, — сурово возразил мне Попов и, помолчав, добавил: — А ты не бойся, парень! Хуже бывало, выдюжим.

Отогревшись немного, Попов сказал:

— Думать нечего, собирайся.

— Глядя на ночь?

— А теперь что днем, что ночью — все едино. Несет — свету божьего не видно. Да и день теперь с гулькин нос.

И это было правдой. Какой, день в январе на 64-й параллели! Я стал молча собираться. Попов ушел в барак снаряжать людей.

Наш отряд отправился во втором часу. Темнело. Колючий ветер обжигал лицо. Впереди шел Попов — высокий, решительный, уверенный За ним растянулись цепочкой двадцать человек, одетых тепло, но все равно ненадежно. У каждого была лопата и мешок за плечами, на лямках. Я замыкал шествие. Предстояло пройти километров двенадцать навстречу ветру, без дороги, пологим, но утомительным подъемом.

Нагнув голову, но не отворачиваясь от леденящего ветра, Попов шел, увлекая за собой людей. Он как бы раздвигал свистящий воздух своей величавой фигурой.

Вероятно, шли мы очень долго. Трудно было что-нибудь понять в этом слепящем безумии. Издеваясь и злобствуя, пурга ни на минуту не прекращала своей бесовской пляски. Взметая вихри колючего снега, ветер бросал его нам в лицо, под шапки, в рукава меховых курток. На мгновенье он утихал, словно замахиваясь, чтобы больней ударить, и снова вздымал снежные вихри.

Временами ветер широкой поземкой толкал по необозримому снежному полю невысокий белый вал, будто скатывая гигантский ковер, сотканный из снега.

А Попов все шел, ломая ветер, пригнув голову, не отворачиваясь.

Когда начали падать люди — в начале пути, в середине его, на исходе? Я не могу этого сказать. Я знаю только, что мы останавливались, поднимали слабеющих, что-то кричали, заставляли сильных волочить слабых, оттирали друг другу отмороженные щеки, глотали спирт, отдирая прикипающее к губам горлышко фляги… И шли за Подовым все вперед и выше, к перевалу.

Вдруг Попов остановился у высокого, бугра. Весь отряд кучно подтянулся к вожатому.

— Должно, это и будет наш трактор, — сказал Попов. — Погиб человек. А может, вызволим. Давайте откапывать..

Мы разделились на две группы. Одна, под моим началом, стала раскапывать высившийся перед нами холм. Другая, под командой Попова, чуть в стороне, добывала из-под снега полегший на зиму стланик…

Тракторист спал в кабине своего трактора. В огромном тулупе поверх оленьей дохи, в меховых сапогах, под теплым снежным одеялом — он не мог замерзнуть насмерть. Но и растолкать его было невозможно, — пульс едва прощупывался. Он был жив, но жизнь в нем теплилась еле-еле.

Между тем Попов сумел развести большие костры. Кедровый стланик загорается легко, как нефть; и горит жарко, как уголь. В затишке, за тракторными санями, люди готовили горячий ужин.

Мы положили тракториста к теплу на его тулупе. Попов сказал:

— Теперь давайте его изнутри согревать.

Он принес котелок с кипятком, полуприподнял голову тракториста и концом ножа разжал ему зубы. Деревянной ложкой я пытался влить ему в рот кипяток. С помощью Попова человек проглотил глоток горячей воды, потом еще один, потом у него открылись глаза, мутные и никого не узнающие. В сонном забытьи он смотрел на нас бессмысленным взглядом. Нужно было спасать человека, но как? Этого мы не знали…