Николай Омельченко - В ожидании солнца (сборник повестей)

— Вы умница, Варя, — ласково сказал я; мне и в самом деле очень хотелось сказать ей что-нибудь хорошее.

Я остановился, раздвинул кусты, сквозь которые мы пробирались к берегу Дуная, и придержал, пока Варя пройдет, чтобы ни одна ветка не хлестнула ее, не поцарапала. И повторил с той же ласковостью:

— Умница вы и прекрасная девушка.

Она смутилась.

— А что же грустное? — допытывался я.

— А это, когда вы в горах, в разведке, в пургу отбились от партии, и Василь поломал ногу. Вы пять километров несли его на себе. Даже не верится… — Она окинула меня удивленным взглядом. — Не верится. Ведь он весит девяносто килограммов, а вы такой… Ну, не маленький, а…

— У меня всего шестьдесят три, — вздохнул я и тут же представил, как бы я нес того гиганта, ее брата, в горах, в метель… Представить подобное весьма трудно. И я, чтобы все выглядело правдивее, осторожно соврал. — Нас выручил вертолет.

— Правда? Василь об этом не писал. А какой же вертолет в пургу?

— Там такие ребята, что все могут!

— Да, геология — романтическая профессия, — с восхищением сказала Варя. — Расскажите что-нибудь о вашей работе.

— О ней уже столько написано, что, откровенно говоря, более интересно и не расскажешь. Лучше уж вы о своей…

— О чем, о нашем рыбозаводе? — прыснула смехом Варя.

— Расскажите о Вилкове. Интересный город.

— А вам разве Василь не рассказывал?

— Почему же, рассказывал. Но то было там, я просто плохо себе все представлял. А вот теперь, когда все перед нами…

— Ну, Василь и вправду не ахти какой рассказчик. Он все больше молчит. У нас в роду все такие молчуны, одна я, как сорока. Но рассказывать тоже не умею. — Она замолчала, задумалась, пожала плечами. — Ой, и не знаю, о чем рассказывать. Все здесь ведь и так видно, все — как на ладони. Может, только с колокольни лучше. Красиво, я один раз была, тайком Вадим провел…

— Борута? — невольно вырвалось у меня.

Варя бросила на меня быстрый, изумленный взгляд, отвернулась, глядя не на реку, а куда-то в сторону городка. Нехотя сказала:

— Нет, то был другой Вадим…

А после долгого молчания, когда я, идя с ней рядом по песчаной отмели берега, ругал себя за то, что так случайно вырвалась у меня эта фамилия, Варя спросила:

— Василь вам и о Боруте рассказывал?

— Да, немножко что-то говорил, так… вскользь, — с веселым равнодушием ответил я.

— А что же именно? — допытывалась она.

— Честно говоря, не помню. Просто мне почему-то запомнились эти имя и фамилия…

— А-а-а, — протянула она, как мне показалось, все еще неверяще, но уже веселее.

Мы уселись на скамейке у самой воды. Когда по Дунаю проходила мотофелюга, от берега — а он здесь казался даже ниже самой реки — как бы отрывалась широкая, низкая, едва стлавшаяся по песку волна и беззвучно подкатывалась к нашим ногам. Мы их тут же поджимали, и волна хлюпала о кусты где-то за нашими спинами. Это повторялось так часто, что стало своеобразной игрой, заменившей нам на некоторое время разговор.

Варя громко смеялась, и я тоже смеялся — оттого, что мне очень хотелось, чтобы смеялась Варя. А еще хотелось обнять ее, но почему-то я не мог сделать этого. Возможно, мешала моя роль «друга» ее брата или, скорее всего, робость во мне вызывала скрытая за внешней Вариной простотой и непосредственностью, но каким-то чувством угадываемая мною строгость, которая и охлаждала меня и вместе с тем усиливала мое любопытство к девушке.

Вечером мы пришли к Варе домой, где, окутанный теплом гостеприимства, я начинал все больше чувствовать неловкость и даже стыд за свой обман, за эту не очень-то приличную игру. Ведь все это гостеприимство предназначалось не для какого-то самозванца, а для друга ее брата. Я даже поймал себя на том, что при малейшем шорохе или стуке поглядываю на дверь, не идет ли тот бородатый богатырь, который был настолько силен, что мог тащить на себе в горах целых пять километров девяностокилограммового парня, что отдыхал сейчас в Одессе и вот-вот должен был заехать в Вилково проведать Скосыревых.

Мы пили чай на крохотной открытой верандочке, оплетенной виноградом, пили из старинного медного самовара с какими-то уже порядком истершимися медалями, наверное века полтора тому назад отчеканенными на его надраенной до блеска груди. Варя, убрав большие, тяжелые чашки, вазочки с вареньем и тарелки с закусками, принесла альбом с фотографиями, показывала своих родичей и знакомых. Каждый раз, когда переворачивалась очередная страница, я думал, что вот-вот увижу портрет Боруты. Но его в альбоме не было. Брат же, Василь, был чуть ли не на каждой странице. Вначале Варя показала его еще совсем мальчишкой. «Узнаете?» — спросила с улыбкой. Догадавшись, что это Василь, я ответил: «Конечно же, это он». И потом уже безошибочно узнавал его. А затем я увидел и Аркадия вместе с Василием, в обнимку. «А эти вам знакомы?» Она засмеялась так, словно сделала открытие. А мне при виде этой фотографии вдруг стало жарко. Ничего похожего. Разве что такая же ковбойка, как у меня, да борода. Но Варя была уверена, что перед ней именно Аркадий, а не какой-то самозванец, поэтому лишь мельком взглянула на фото и на меня: