Вера Морозова - Дом на Монетной

Заичневский замешался в толпу, начал прислушиваться к разговору. Князь Оболенский, владелец местных земель, созвал выборных для составления уставных грамот. Сход не соглашался, управляющий-немец торговался с крестьянами. Разговор с управляющим вел Свиридов, пожилой степенный мужик. Этот нелегкий спор, видимо, сход поручил ему. Немец настаивал, кричал, топал ногами. Мужики с надеждой смотрели на Свиридова, виновато моргавшего белесыми ресницами. Заичневский не выдержал, растолкал мужиков, поднялся на крыльцо. Встал рядом с управляющим. Толпа с недоумением рассматривала незнакомого барина. Сильным сочным голосом Заичневский бросал в толпу:

— Мужики, не слушайте этого сытого немца. Он и по-русски-то правильно говорить не умеет, а взялся делить русскую землю… К тому же манифест он толкует неверно: не такую волюшку вам пожаловали, — и, заметив, как заволновалась толпа, повторил: — Нет, не такую…

Сход замолк. Толпа придвинулась ближе. Степенный мужик подтолкнул локтем соседа, лицо его расплылось в улыбке.

— Я ведь тоже толкую, что воля мужикам вышла после десятой ревизии. Значит, ровно пять годков тому назад… Тогда за землю платить не будем. Землица-то наша! Наша! Пугают мужиков баре — царь приказывал о другой волюшке!

— Земля ваша! — подтвердил Заичневский. — Не допускайте обмана. Если помещик не согласится отдать землю добром, берите силой. Да и на царя надеяться нечего… Он с барами заодно! Возьмите землю!

— Возьмем! Возьмем, кормилец! — Свиридов выступил вперед, протягивая руки с заскорузлыми мозолями. — Мы не одни, у нас — силушка!

Мужики бросились вырывать колья из церковной ограды. Управляющий пугливо озирался по сторонам, дрожащими пальцами застегнул бархатную куртку.

— Стойте, мужики! Рано браться за колья! Что за восстание без оружия… Выстрелы солдат разгонят вас… Нужны винтовки, а уж тогда на бар за землю! — Заичневский в восторге замахал фуражкой. — Да здравствует восстание!

Мужики подхватили его на руки, качали. Горбун ударил в колокол, и малиновый звон поплыл над селом. Заичневский был счастлив: восстание казалось таким близким… Уезжал он из села под восторженные крики толпы, за экипажем бежали мужики, детишки…

Но радостное состояние длилось недолго. Кто же возьмет власть после восстания? Где люди, способные управлять государством? Всю дорогу до имения Заичневский был мрачен. Раздумывал о создании тайной организации, девиз которой позаимствовал от «Молодой Италии» Мадзини… «Ora e sempre» — «Теперь и всегда».

В Тверской полицейской части Заичневский очутился спустя полгода. Здесь было людно. В те далекие времена шестидесятых годов полицейский сыск, как вспоминал Заичневский, был еще «в первозданном виде». Стражники относились к заключенным — Заичневскому и Аргиропуло — предупредительно, кормили сносно, утеснений не предпринимали.

Камера Заичневского оказалась напротив камеры Аргиропуло, двери днем не запирали, виделись они свободно. После ареста друзей Тверская полицейская часть стала местом паломничества. Студенты сидели на тюремной койке, сидели на подоконнике, сидели на каменном полу. Спорили до хрипоты о путях развития России, возможной революции, крестьянских волнениях, захлестнувших уезды.

Заичневский одевался в красную рубаху и высокие сапоги. На широких плечах — черная поддевка. Арестовали его в 1861 году за подстрекательство крестьян к бунту в Подольске, припомнив и речь возмутительного содержания в польском костеле. Его друга Аргиропуло взяли вскоре. Заичневский любил его, как брата, но спорил с ним отчаянно. Скромный, молчаливый, с длинными волосами до плеч, Перикл преображался в спорах. Тихий голос крепчал, глаза загорались упрямым блеском.

За окном знойный день. Маленькое оконце за решеткой распахнуто, но в камере табачный дым висит плотным облаком. Аргиропуло, которому предусмотрительно уступили место на койке, кашляет. Заичневский, казавшийся в этой каморке необыкновенно грузным и высоким, яростно взглядывал на курильщиков. Взмахом руки отгонял дым от лица друга. Перикл смущенно улыбался, благодарно кивал головой. Папиросы гасли, но ненадолго. Первым затягивался трубкой Заичневский. И опять сгущалось дымное облако.

Читает стихи Заичневский. Перекрывая гул, рокочет его бас. Светло-голубые глаза его настороженно следят за Периклом. Стихи он не дочитал, отбросил листы бумаги, испещренные ровными строками. Громко вздохнул, остановился около Аргиропуло. Положил ему руку на плечо: