Александр Гончаров - Наш корреспондент

«Банкет» открыл редактор. Он поздравил награжденных и сказал, что награды достойны не только те, кто получил ее, но и все работники редакции, но всех наградить сразу, понятно, невозможно, что он, редактор, рассматривает эти награды как высокую оценку работы всего редакционного коллектива и надеется, что и в будущем редакция не уронит своей чести.

От имени награжденных отвечал Станицын. Умел секретарь сказать задушевное слово. Вспомнил он весь трудный путь, пройденный редакцией вместе с армией, все испытания, которые ей пришлось перенести, и отметил, что в самые тяжелые минуты никто из редакции не падал духом. Не было в ней ни маловеров, ни нытиков, ни трусов. Вспомнил он все хорошее, что было сделано работниками редакции для украшения газеты. Оценил заслуги каждого: инициативность Сени Лимарева, работоспособность Тараненко, оперативность Серегина, трудолюбие Борисова… О каждом сказал теплое слово, и каждый подумал: «А в самом деле, работали как надо, в полную силу и даже немножко больше». В заключение Станицын заявил, что он гордится тем, что работает в таком дружном, боевом коллективе.

Может быть, его речь была несколько длинна для банкета, но, выслушав ее, никто не посетовал. Возможно, что Станицына и покачали бы, но этому помешали вес оратора, низкий потолок, а также столы, разделявшие журналистов.

— Ну, что ж, выпьем, старик, — сказал Тараненко, чокаясь с Серегиным, сидевшим рядом. — Еще раз поздравляю тебя.

— И тебя также, — ответил Серегин и, посмотрев на грудь Тараненко, со вздохом добавил: — Все-таки орден лучше. Но… «я не гордый, я согласен на медаль».

— Будет тебе и орден, — утешил Тараненко.

За столом меж тем запели. Слова были к месту:

Густой баритон Станицына покрывал остальные голоса. Размахивая пустым стаканом, он оглушительно проревел:

И долго тянул «го-о-о-о-од», как бы давая понять, что срок действительно немалый.

По выражению его лица легко можно было догадаться, что ответственный секретарь — воплощение аккуратности и порядка — в данный момент воображает себя этакой забубенной головушкой, этаким старым газетным волком, который пьет только неразбавленный спирт и рыщет под бомбами и пулями в поисках материала.

Серегин пел с энтузиазмом, Тараненко как бы стесняясь, Борисов басил, Сеня Лимарев заливался соловьем. Даже Горбачев, страдающий полным отсутствием слуха, и тот старательно подтягивал с озабоченным и деловым видом. Спели «Землянку», «Ростов-город», «Днипро»…

Ой, Днипро-Днипро, должно быть и нам доведется испить твоей воды, прозрачной, как слеза! Какими только путями мы пойдем к тебе? И этот вопрос, уже несколько дней волновавший коллектив, был задан за столом. Редактор, наверно, знал, но он ушел после первой стопки.

— Отдел информации все должен знать, — закричал Данченко. — Ну-ка, Сеня, отвечай, куда нас пошлют?

Лимарев тонко улыбнулся.

— Все, конечно, понимают, что это — военная тайна, — сказал он. — Поэтому нам и не сообщают дальнейшее направление. Но сегодня я заходил в штаб — сдать кубанские карты и узнать, когда можно будет получить новые. Сказали — завтра. А какие, спрашиваю, будете выдавать карты? Как, говорят, какие? Конечно, крымские!

— Значит, даешь Крым! — закричал Данченко. — Только бы скорей, а то бархатный сезон закончится.

— Туда, брат, еще доплыть надо, — сказал Лимарев.

В темноте угадывалось море. Оно беспокойно ворочалось и вздыхало. От причала доносился плеск, изредка звякала цепь и глухо ударялись бортами лодки. Ожидали десантных барж. Их должны были пригнать из укромных мест, не привлекающих внимания вражеской авиации.

Десантники группами расположились по берегу. Слышался негромкий говор. Ночную мглу не прорезывала ни одна искорка — курить строго запрещалось.

Серегин и Тараненко прохаживались в ожидании. Они были в туго подпоясанных ватниках, вооружены автоматами, запасными дисками и «лимонками». Командир десанта согласился взять корреспондентов только с условием, что они будут на положении рядовых бойцов.

— Каждый человек в десанте, — сказал он, — должен быть боевой единицей и иметь боевую задачу.