Юрий Перов - Обида

— Ещё каким мёдом… — неопределённо сказал Митька и ухмыльнулся. — А ты, я смотрю, как вчера родился.

Кузьмич нахмурился. Ему не нравился Митькин тон, да и вообще весь пока непонятный для него разговор. И всё определённее было ощущение, что его использовали в какой-то игре и продолжают использовать. И если б не привычка во всём доходить до сути, до самого что ни на есть конца, Кузьмич давно бы ушёл.

— Ну и что ты там зарабатываешь мойщиком? — через силу проговорил Кузьмич.

— Да чистыми, на руки, рублей триста выходит… — равнодушно, как о само собой разумеющемся, сказал Митька.

Кузьмич помолчал, посмотрел на покачивающегося Толю, похлопал себя по карманам, в которых не было папирос, и пересохшим голосом сказал:

— Что-то я не слышал о таких зарплатах…

— Да зарплата у нас девяносто рублей, — охотно пояснил Митька, — остальное живьём набегает… Каждый таксист по полтинничку, не меньше, кинет, и хорошо.

— У тебя закурить-то есть? — не глядя на Митьку, спросил Кузьмич.

— У меня нет. А Толя, наверное, настрелял или сэкономил… Толя, у тебя есть покурить? Федя просит.

Толя начал искать, а потом вытаскивать из кармана помятую пачку сигарет. Пока он вытаскивал, половина просыпалась на землю. Поднимать никто не стал.

Кузьмич жадно затянулся и стал выплёвывать крошки табака, подбирая их с губ кончиком языка.

— Так что же ты мне голову морочил? — укоризненно спросил Кузьмич.

— Да ведь ты меня и не спрашивал… — Митька пожал плечами. — Заладил своё…

— А я-то размечтался… — усмехнулся Кузьмич.

Стоящий в стороне Толя вдруг начал громко икать.

— Ну что, пойдём? — сказал Кузьмич.

Митька ничего не ответил. Он стоял и смотрел на пустырь, где между кучами разнообразного мусора и засохших кустов прошлогодней полыни пробивалась молодая зелень. По пустырю бегала странная собака, помесь фокса с дворняжкой, и отмечалась около каждого кустика.

— Да, намотал ты меня на шпиндель… — с невесёлой улыбкой сказал Кузьмич.

— А что такое шпиндель? — спросил Петров и, не дожидаясь ответа, предложил: — Слушай, Федя, это, конечно, шутка, а на самом деле переходи лучше ты к нам.

Я тебя определю без очереди, и давать никому не придётся…

— Что значит «давать»? — опешил Кузьмич.

— А ты как думал? Ей-богу, ты как невинная девица. У нас за красивые глаза не принимают.

На краю пустыря, около дома, где был магазин и жил Кузьмич, был врыт в землю столик и лавки. Столешница его, сделанная из фанеры, расслоилась от погоды, и было видно, что каждую весну её подновляли, и оттого столик стал похож на торт «Наполеон». За этим столиком они и устроились и только тогда заметили, что Толя куда-то исчез. Впрочем, они к этому уже привыкли. С детской площадки слышался детский гомон и скрип качелей.

— Смешно… — сказал Кузьмич, — я ведь вышел-то утром тебя перевоспитывать… Ей-богу.

— Я так и подумал, — сказал Митька.

— Смотрю, каждый день, каждый день, как на работу, ну, думаю, надо помочь человеку…

— Это твои окна на первом этаже около подъезда?

— Мои.

— Я как ни гляну, а ты сидишь с газетой… Я думал, ты пенсионер. Общественник. Думал, у тебя это общественное поручение.

— Да ну, какое там, к чёрту, поручение… Унёс Толя сигареты — это совсем плохо. Я-то думал, что ты не работаешь…

— А я в ночную…

— Так ведь не протянешь долго… После работы надо бы поспать.

— Да я сплю всего три часа… После обеда кемарнешь на ходу, и хорошо… — сказал Митька и добавил: — А за куревом придётся идти.

— Может, заодно возьмём отвальную? — неожиданно для себя спросил Кузьмич. — А то что-то тоскливо…

— С тоски не стоит пить. Тоска водкой питается.

— А ты-то с чего пьёшь, спрашивается? — спросил Кузьмич.

— Я? — Митька хмыкнул. — Это вопрос философский. Без бутылки на нет не ответишь, А ты, я смотрю, крепкий мужик. Со мною редко кто на равных идёт. Видел Шурика? На что здоровый, а уже надломился бы.

— Нет, — сказал польщённый Кузьмич, — я на выпивку крепкий. Увлекаться не увлекался, но иногда могу… И ничего не делается. А перед обедом лафитничек пропустишь, он и вообще не чувствуется. Только так. В общем, для аппетита. До того привык, что без этого есть не сяду.

— Значит, так, — вдруг сказан Митька. — Хватит тут отираться. Пойдём посидим по-человечески. Имеем право.

В кафе они взяли коньяк четыре звёздочки. Два раза по сто граммов. На бутылку не хватило. Было тихо, тенисто и пусто. Пластмассовые тёмно-коричневые столики были протёрты, и на них стояли стеклянные вазочки с ромашками. Буфетчица тихонько стучала тонкими стаканами и закладывала в кастрюлю длинные вязки сарделек.