Аркадий Вайнер - Двое среди людей

По именам я их не знаю.

Внешность их запомнил плохо. Я на них особо и не смотрел: мне-то что? Я с ними выпил – и пошел… Узнать я их, может быть, смогу.

Записано с моих слов верно – свидетель Гусев.

Девятого августа я вызвала Юрониса, чтобы допросить его и сообщить о результатах криминалистической экспертизы. Эксперт дал заключение, что их ножи не являются холодным оружием «…и относятся к хозяйственным ножам общего применения (для резки мяса, овощей, хлеба…)».

– Что же ты, Юронис, не резал своим ножом овощи или хлеб? – спросила я его, заполняя бланк «Протокола допроса несовершеннолетнего обвиняемого».

Он задумчиво посмотрел на меня и сказал:

– А у меня завтра день рождения… Я отложила ручку в сторону:

– Ну что ж, поздравляю тебя. Хотя и не стоило бы…

– Я знаю, – сказал он. – Но все-таки… Правда, такое совершеннолетие не у всех бывает?

– Да, к счастью. А ты что, гордишься этим, что ли? Я что-то не пойму…

– Нет. Тоскливо мне сегодня. Поговорить совсем не с кем.

– А о чем ты хотел поговорить?

– Не знаю. Я ведь молчу все время. И думаю.

– Ну?

– У меня в Паневежисе друг был. Звали его Иван Морозов. Он в нашем доме жил. Намного он старше меня. Раз пять уже сидел, за разное – хулиганство, кражи, грабеж.

– И что?

– Он очень весело про тюрьму рассказывал, здорово.

– Похоже?

Юронис покачал головой:

– Нет. Совсем в тюрьме не так. Врал Ванька. В тюрьме люди не должны жить.

– А если эти люди убивают других людей? Где же им жить – на курорте?

Он снова покачал головой:

– Надо, чтобы не убивали.

– Но ведь ты же убил?

– Да, убил. Поэтому я в тюрьме, я понимаю. И я все время думаю о другом…

– О чем же?

– Зачем врал Ванька Морозов? Ну, зачем, например, говорить, что лучше всего фраера ограбить и убить – будет наверняка молчать? Теперь-то я знаю, что с убийством во сто раз быстрее попадешь, всю милицию на ноги поднимают, как на войну… И все, что он про тюрьму рассказывал, – вранье, подлое вранье… Все, что он рассказывал…

– А он тебе рассказывал, что здесь хорошо?

– Не в этом дело, – он досадливо махнул рукой. – Не говорил он, что здесь хорошо. Но так получалось у него, что сюда самые смелые попадают. Просто им немного не повезло. Но здесь их уважают… И среди заключенных есть свой закон.

– Ну и как, нашел ты уважение в камере? Закон воровской понравился?

– А-а, мне их уважение не нужно. Я и сам их не уважаю. Понимаете, не уважаю. Не за что уважать. Как животные, кто сильнее – тот умнее. А закона никакого воровского нет. Ерунда это, выдумки. Может, и был когда, а сейчас нет. Каждый за себя – вот и весь закон в камере…

– Тебя что, в камере не любят?

– Да нет, не в этом дело. Я еще не привык помнить, кто я такой. Я ведь относился к ним как к уголовникам, шпане. И медленно привыкаю, что я их не лучше. Они – воры, хулиганы, а я человека убил…

Я подчеркнула в бланке протокола слово «несовершеннолетнего». С завтрашнего дня он просто обвиняемый. Я сказала:

– Завтра ты пойдешь на психиатрическую экспертизу.

Он кивнул, потом сказал, криво улыбнувшись:

– В день совершеннолетия полезно узнать, сумасшедший ты или еще на что-то годишься. Это вообще не мешает. Даже тем, кто людей не убивает…

Уж не гордится ли Юронис, что он не «уголовник, шпана, хулиган», что он «человека убил»? Что-то легко очень он эти слова повторяет…

– Юро-о-нис! На вы-ыход!..

Я поднялся, еще сонный какой-то, пошел к двери. Я знаю – это меня тащат на «пятиминутку» – вчера предупредили. «Пятиминутка» – это амбулаторная психиатрическая экспертиза. Ребята в камере мне рассказали, что всех малолетних убийц на «пятиминутке» проверяют. Муртаза, маленький хитрый воришка с Трубной, который уже не раз сидел, а сейчас попал за грабеж, и по всем этим вопросам «в курсе дела», растягивая в улыбке толстые губы, сказал:

– Пустое дело. Это все учителя да адвокаты воду мутят. Говорят, что если малолетка убил – то он скорее всего псих. Мол, обыкновенный пацан на это неспособный. Вот и таскают. Кой-кто «лепить» пробовал – все ж таки психов не судят, – не-а, не пролезло: правильные ответы знать надо. А-а, совсем пустое дело, – Муртаза махнул рукой и отвернулся к стене.

Я иду, руки назад, по бесконечным коридорам и переходам тюрьмы. Надзирательница, толстенькая, задастая, громыхая здоровенными ключами, отпирает одну дверь за другой. Вот сильно запахло щами и еще чем-то кислым, точно как в Паневежисе, в фабричной столовой. Я знаю – теперь уже скоро. В длинном коридоре следственного корпуса на одном из кабинетов висит табличка: «Амбулаторная психиатрическая экспертиза. Прием по понедельникам и средам…» Я ее видел, когда меня водили на допросы к Курбатовой.