Езетхан Уруймагова - Седьмой сын (Рассказы, очерки, статьи)

Серко огляделся кругом и, не выдержав сиротливого одиночества, пошел вон со двора, ища людей, их теплого участия… Мадинат встретила старую лошадь у своих ворот и торопливо подошла к ней.

Серко шумно дохнул и черной обвислой губой прильнул к ее плечу.

— Тоскливо, Серко, тоскливо и тебе. Ну, пойдем во двор, — сказала Мадинат и потянула старую лошадь за гриву. И в это время раздался хохот. Она оглянулась и увидела группу фашистских солдат. Они громко гоготали, указывая на старую лошадь, на ее обвислый живот. Мадинат торопливо загнала лошадь во двор, но пьяная ватага солдат последовала за нею.

Увидев фашистов, параличный муж Мадинат, волоча за собой ногу, трясясь, вышел во двор и стал рядом с Серко, прося жену войти в дом; но Мадинат осталась стоять рядом, предчувствуя недоброе.

Вдруг один из солдат облил Серко бензином, а другой поднес горящий пучок соломы…

Параличный больной затрясся и занес свою палку над головой фашиста. Раздался выстрел, и больной упал…

Серко заметался, закружился на месте; мутные глаза его заволокло дымом, и он рухнул на землю рядом с трупом паралитика. Стало душно, глаза наполнились слезами. И промелькнуло в старой голове лошади воспоминание о том, как она однажды с тугим возом сена, кувыркаясь, падала с холма в глубокую низину… Тогда ее спасли люди, перерезав подпруги и подняв на ноги. Ей перевязали живот, и она поправилась.

Да, да… Ей люди всегда помогали, но что она сделала этим «людям»?

Нет, нет, Серко, не подумай перед смертью о человеке плохо…

[26]

Минеральные Воды. Аэропорт. Жду посадки.

Я помню эти места во время войны. Казалось, ничто не вызовет больше к жизни эту серую раздавленную танками степь, окаменевшие в развалинах села, вырубленные сады.

Вот старый дуб стоит у края дороги… Изуродованные войной, его мертвые ветки, будто скорчившись от боли, уныло торчат во все стороны. Но ближе к стволу пробились молодые побеги, и в густой зелени листвы, перелетая с ветки на ветку, чирикают воробьи. В кругленьком пушистом гнездышке, жадно разинув желтые рты в ожидании корма, пищат птенцы. Упрямо, неудержимо-властно жизнь побеждает смерть…

Прошло только шесть лет после войны. Сквозь густую зелень садов проступает алый кирпич новых построек, белеют длинные здания ферм и инкубаторов. В оранжевом зареве степи, оставляя в воздухе ажурные завитки серой пыли, стремительно проносятся машины, груженные хлебом… И хочется помахать им рукой, как машем мы марширующему отряду пионеров, и крикнуть:

— Здравствуй, жизнь!

Розовеет верхушка Бештау. В фиолетовой дымке раннего утра он напоминает далекий призрачный мираж. Бештау… Глядя на тебя, на эти вот степи, кто из нас не вспомнит Лермонтова! Может быть, на этом месте, в такое же раннее утро стоял он когда-то, и сквозь дымку веков великий реалист видел рассвет нашей жизни, и поэтому, защищая человека, он бросил вызов даже богу…

Пушкин проезжал по этим дорогам. Несокрушимый, откинув гордую голову, он мчался навстречу страшному гробу Грибоедова. Неукротимый мятежник, он видел пути грядущего, знал, что из России пойдут те тропинки, которые разрастутся в необозримую дорогу коммунизма. Он был уверен, что на этой большой дороге встретятся народы и пожмут друг другу руки, потому так смело бросил миру:

В своих путевых записках по Кавказу Пушкин оставил запись: «Осетины — самое нищее племя на Кавказе». Не смею с тобой спорить, ратоборец. Так было… Но если б теперь ты мог промчаться по дорогам моей Осетии…

Не скрою: так же, как при тебе, восходит солнце и заходит оно; так же, как при тебе, сверкают алмазы наших ледников, но там, где при тебе были лишь дебри, теперь поднялись наши высокогорные санатории, а где парили орлы, разбиты альпинистские лагеря. Где рос «мох тощий» да «кустарник сухой», стелется розовый пух мичуринских садов и пасутся стада наших колхозов. А в ущелье, где таился когда-то твой нищий наездник, где на скрипучих арбах волы тащили путников, сейчас мчатся «Победы».

А Терек, что поразил тебя неистовым гневом, покорен теперь человеку. Высокогорные плотины электростанций укротили его буйный нрав. Люди, которые гнездились в горах, нищетой которых ты был потрясен, живут теперь озаренные светом лампочки Ильича…