Предусмотрительный художник пригласил на открытие памятника Владимира Илларионовича, соратника Маяковского по работе в «Окнах РОСТА». Старый график приехал не один, он привез сестру поэта Людмилу Владимировну Маяковскую, с которой был давно дружен. Она еле удерживалась от слез, пожимая руки встречающей ее молодежи.
Корреспондент «Вечерней Москвы» сфотографировал выступление Маяковской, стараясь схватить ее лицо в профиль так, чтобы было видно фамильное сходство с поэтом, сфотографировал Гришу, протискавшегося вперед к своим воспитанникам, снял крупным планом бетонщика, читавшего стихи, посвященные Маяковскому:
Маяковский, Маяковский!
Лишь одно обидно нам,
Что на улицах московских
Не греметь твоим шагам...
Низкорослый Гриша все высовывался из толпы у памятника, ища Кирилла; он хотел, чтобы его друг тоже выступил со стихами, посвященными поэту. Но зачем все это Кириллу? Вот если б Лера была на торжестве...
На следующий день Гриша в газетном отчете был назван почему-то «В. Льговым — воспитателем молодежного общежития строителей». Его друзья, читавшие газету, немало потешались над перепутанной фамилией и новым званием художника. Но Гриша был не из тех, кто долго печалится.
— Чешуя! Хорошо смеется тот, кто смеется последним! Памятник стоит, две выставки прошли — кто из моих завистников может похвалиться тем же? — Художник имел в виду выставку своих рисунков, посвященных стройке, которая экспонировалась больше месяца в фойе клуба строителей и выставку «Берегись: пошлость!»; она пользовалась таким успехом, что ее показывали по московскому телевидению. — Посмотрим, что запоют мои дружки, когда я получу квартирку с мастерской в одном из будущих домов треста! Не может же воспитатель жить на каком-то чердаке, вдали от своих любимых питомцев! Особенно когда на повестке дня прибавление семейства! — И он многозначительно подморгнул Кириллу.
* * *
А дома у Малышевых по-прежнему пусто и тихо. Дальняя родственница пожила совсем немного: не по душе пришлась ей сутолока большого города. Дневала и ночевала теперь у Вари ее любимая подруга Таня. А когда Кирилл бывал дома, сестра приходила в его комнату с шитьем, и ему казалось, что это не Варя, а мать тихо, боясь помешать ему, сидит на диване. Удивительно походила на Антонину Ивановну сестра, особенно когда задумывалась.
Варя пересказывала брату свои сны: чуть ли не каждую ночь она видела маму, беседовала с ней о домашних делах, даже фасон нового платья обсуждала — мама не советовала делать внизу оборку. А ему не везло, он всего дважды видел мать и оба раза умирающей. Это было так тяжело, что он стонал и плакал во сне, проснулся в слезах и больше не мог заснуть.
По субботам он ездил с Варей в зимний бассейн для плавания, где продолжали тренировку наиболее упорные спортсмены стройки. Кирилл все думал, что когда-нибудь встретит здесь Леру, но девушка не показывалась: очевидно, она забросила плавание. Спрашивать о ней у Лешки Шумова он не хотел, а тот, словно понимая его состояние, никогда не заговаривал о Лере. Его, как тренера, больше интересовали успехи Лили Бельской, он клялся, что к концу сезона девушка добьется спортивного разряда.
Однажды Варя рассказала брату, что видела Леру. Та будто бы даже перешла на другую сторону улицы, заметив ее. Лера, по словам сестры, изменилась в худшую сторону: похудела, выглядела старше. Кстати, платье на ней то же самое, голубое. Видно, живет неважно...
— Мне все это неинтересно, Варя! — прервал ее Кирилл. — Что касается Леры — нет в нее веры!..
— Стихи новые?.. А я уж боялась, что ты совсем забросил поэзию! — подтрунивая над братом-стихотворцем, Варя тем не менее верила в его призвание и желала ему успехов.
— Поэзию?! — повторил он насмешливо. — Вот моя поэзия! — Кирилл показал стихотворный плакатик над столом, выведенный так называемым нормальным шрифтом: «Поэтом можешь ты не быть — специалистом стать обязан!» — До стихов ли мне, Варюша?!
Это было не совсем верно: чем больше он был теперь занят, тем больше успевал и на работе и в учебе. Урывками Кирилл записывал стучавшую в голову строчку или целую строфу, но прятал эти записи от самого себя. Беспокойный огонек творчества горел где-то внутри, он не хотел, почти боялся раздувать его. Довольно с него и конфуза с поэмой!
Однажды мысли о Лере — злые, беспощадные мысли — отлились в стихотворное послание. Заканчивалось оно не очень-то изящно: поэт плевал себе в душу, чтобы потушить любовь! Но отправить стихи адресату он не смог: Лера уже не работала в своем учреждении, домашнего ее адреса он не знал. Так огнедышащее послание осталось остывать в ящике стола.
Читать дальше