Виктор Попов - Закон-тайга

Наташа еще никому в жизни не говорила «милый». Да и слово-то это какое-то липкое: ми-лый… Совсем оно не для нашего времени. Удивительно даже — за последние полвека все изменилось больше, чем за многие тысячи лет, а слов новых придумано очень мало. Это раньше сидели, например, он — дворянчик и она — дворяночка в вишневом саду. Лень кругом, тишина, и слова им приходили тягучие: ми-лый… ненаглядный… Сейчас язык не поднимается такое сказать. А почему не поднимается! И Наташа загадывает: если сейчас Константин оглянется, то она вслух скажет: «Милый». Загадав так, она пристально смотрит на Костин крутой, обтянутый синей, линялой кепкой затылок. На кепке три… нет, четыре рыжеватых пятнышка — следы костровых искорок. Ободок у самого низа засален. Много, видно, лет этой захватанной кепчонке. Но почему же он не оглядывается? Про себя Наташа уже не раз повторяла: «Милый, милый, милый…» Теперь ей очень хочется сказать вслух. Так, просто. Ради интереса. А он не оглядывается. Шагает, как солдатик: «р-ра-з — дд-вва, рр-аз — дд-ва…» Известно, что человек чувствует на себе посторонний взгляд и обязательно оглядывается на него. Известно. Кому это известно? Может, и оглядывается, но на взгляд человека с сильной волей, а у нее… В этот момент Константин оборачивается:

— Ключ скоро.

От неожиданности, от его голоса, от сознания того, что все-таки, видно, есть у нее воля, Наташу захлестывает радость. Она поднимает ладони к глазам и говорит:

— Ага…

Прикусывая мякоть ладоней, шепчет:

— Милый.

Громко почему-то не получается. Видимо, все-таки устарело это слово, коли не хочет произноситься, как все остальные.

— А почему ты думаешь, что скоро?

— Шумит, не слышишь разве?

Наташа прислушивается. Тихо. Иногда только скрипнут в вышине одна о другую ветви, и снова тишина. Тем не менее Наташа говорит:

— Подожди… Кажется, да, слышу…

И показывает неуверенно направо. Костя улыбается и поворачивает левее.

— Это у тебя обман слуха. Бывает.

Наташа шагает следом. Теперь ей безразлично обман — не обман. Главное — обернулся.

Наконец она слышит. Шелест, шепот, шорох… может, это в ушах? Нет с каждым шагом шелест набухает, растет, и вот уже чувствуется, что впереди — вода. Стеклянно позванивая на перекатах, она торопится к реке. До морозов — рукой подать, а воде надо добраться до океана. Всем куда-то надо добраться. Воде — до океана, гагарам, что последние дни идут в поднебесье ведомым одним им азимутом, — до тепла, геологическим партиям — до разведрайонов, до экспедиций. А вот им с Константином — до ключа. Никуда дальше им пока не нужно. Только до ключа.

А он рядом. Константин ныряет в тальниковую поросль и пробирается вперед, осторожно придерживая руками прохладные хлесткие ветки. С ними шутить нельзя — отпустишь ненароком лозу, ожжет она лицо идущего следом. И Константин отпускает ветки постепенно, бережно, будто расправляет корешки деревца перед посадкой. Наташу возбуждает его забота, ласкает каждое его движение, которое, хоть и далеко от нее, но предназначается ей.

Ключ открылся неожиданно. Казалось, непролазному лозняку — ни конца ни края. И вдруг словно распахнулось коричневое кружевное оконце. Сквозь покоробленный лиственный ажур проклюнулись зализанные, скользкие даже для взгляда голыши, узкая песчаная полоска и многоструйный, вскипающий на камнях уступчатыми бурунами ручей. Берег, к которому они подошли, был совсем отлогий, а противоположный — теснил воду невысокой каменной осыпью. От осыпи широким уступом отходила покрытая галечником терраса. Когда-то, много веков, а то и тысячелетий тому назад, когда ключ шел по террасе, там было дно.

Под ногами коротко и сухо захрустела галька. Кусты сомкнулись, будто за Константином и Наташей опустился живой шершавый занавес. Остались двое — торопящаяся вода и широкая, скользкая терраса.

— Ну, вот. А берегом когда б добрались. Зря Петро берегом пошел.

— Черт с ним, пусть идет, где хочет. Помоги снять рюкзак. Слушай, Костя, здесь золото. Его просто не может не быть. Нет, нет, тут непременно есть золото.

Константину очень хотелось, чтобы золото было. Сдергивая с опущенных Наташиных плеч широкие, простроченные лямки, он говорил ей в вязаную синюю шапочку, из-под которой вылезали короткие прядки гладких волос:

— Законно. Есть золотишко.

Константин не был старателем. В их селе за металлом ходил, да и то в давние времена, один-единственный неудачник — Митрич Солдатенков. Но, видно, в крови у таежников заложено любовное, внешне пренебрежительное отношение к окаянному солнечному металлу. Как истый сибирский рыбак никогда не скажет «клюет», а обязательно «склявывает», так таежник не употребит: «золото». Золотишко — так говорили его прадеды, деды, так говорит он сам. Ведь, не ровен час, грубым откровением отпугнешь свой фарт. Нет уж, приманчивая нежность куда надежней.