Виктор Попов - Закон-тайга

— А она оказалась обыкновенной женщиной, — Матвей воспользовался паузой в разговоре.

— Обыкновенные женщины нянчатся с детьми. Дома. В экспедицию ходят научные сотрудники, — с холодным достоинством ответил Вениамин Петрович и, будто Матвея уже не существовало, повелительно сказал: — Бросьте эту штуку подальше и помогите мне, пожалуйста. Куда же она все-таки задевалась?..

Но Матвей существовал и не мог допустить, чтобы с этим не считались.

— Дорогой шеф, я представляю вас в роли вздыхателя. Ночная серенада «Повысим-ка количество надоя молока». Дрожащая рука сжимает букет. Эспарцет и люцерна. С добавкой тимофеевки. Вы никогда не пропадете с голоду, шеф. Не получится настоящей ученый — всегда можете переквалифицироваться в скотника.

— Судя по уровню ваших шуток, я уже переквалифицировался, — пожал плечами Вениамин Петрович и тут же вспомнил: — Эльвира Федоровна, дорогая, не трудитесь. Она у меня в папке. Ну надо же…

1:0 в пользу шефа. Это ясно. Если хочешь сравнять счет, надо найтись. Если не нашелся — промолчи. Но ни в коем случае не следует отвечать только для того, чтобы ответить. Матвей не внял этой мудрости.

— Шутки на уровне ответов.

— Бр-р. — Вениамин Петрович поморщился еще более брезгливо, чем тогда, когда глядел на ромашки, и припечатал Матвея совсем небрежно: — Остроумие в рамках «сам дурак». За такое остроумие надо бить подсвечниками.

— И вы, конечно, не бьете, потому что поблизости нет подсвечников?

Матвей, Матвей родненький. Эвон куда тебя понесло. Давай, милейший, охолонись. Ты свои ворота вовсе без защиты оставляешь. Шеф выиграет на совсем легких мячах. Он просто промолчит, и будет 2:0.

Шеф промолчал. Раскрыл папку, вынул дощечку, присел на корточки. И ножичком по корню, по корню.

— Эльвира Федоровна, обратите внимание, как обрабатывается корень веха ядовитого.

Элька зашла между Вениамином Петровичем и Матвеем, с подчеркнутым вниманием склонилась над дощечкой. Посмотрела, как Вениамин Петрович орудует ножичком, и обернулась к Матвею. На него посмотрела своими широко открытыми глазами. Удивилась:

— Матвей, ты что же это, еще и папку не начал разбирать? Ну, право, какой же ты… Давай я тебе помогу. А у тебя, Аркаша, как? Ты сегодня укосы брал? Вот что, мальчишки, ступайте, пока еще не совсем темень, окупнитесь, а я здесь похозяйничаю.

Мне совсем не хотелось купаться. Больше того — одна мысль о студеной горной реке вызывала мелкую дрожь. Но я все-таки пошагал вслед за Матвеем, которому, по-моему, тоже не ахти как хотелось лезть в воду. Может, девичья суетливая забота о том, чтобы в лагере были тишь да благодать, нас погнала, может, неосознанное желание порадовать Эльку мыслью о том, как ловко она нас провела: «Прогуляетесь, омоетесь, а дорогой Матвей, глядишь, и остынет». Нам смешно, ей — в утеху. А отчего не сделать приятное человеку, если это не требует больших жертв?

Подошли к берегу. Река засыпала.

Горные реки к ночи обычно утихомириваются. Это не акустический эффект, это на самом деле. Днем даже самая завалящая речушка хулиганит почем зря. Прыгает, прыгает с камня на камень, перекатывает с места на место голыши и звенит, звенит с задорным вызовом. Нет ее веселей, нет ее жизнерадостней. Ближе к вечеру вода теряет веселость, становится строже и рассудительней. Залихватский звон свой она меняет на ровный рокот. А в ночь и вовсе уходит этакой ворчливой старушкой, которая хотя и не освободилась от дневных забот, но уже растеряла громогласную страстность. Это, понятное дело, при ясной, устойчивой погоде. В дожди же горные реки похожи… на кого, однако, они похожи? Горную реку, вобравшую в себя необузданную мощь ливней, описать, по-моему, невозможно. Сколько ни приходилось мне читать таких попыток, они и в малой степени не отражают непостижимой действительности, которую представляет собой горная река во время ливневых и обложных дождей.

Сегодня день был ясный, и река подремывала. Застилающая ее тень от горы не прыгала по воде, не бесновалась. Она тихо покачивалась, и казалось, будто не струи бегут, а волнисто шевелится мягкое темное покрывало. Я подумал, что обманчивы его мягкость и ласка. Дотронешься до покрывала, и оно ознобит, обожжет холодом. Никак не мог я свыкнуться с горной водой. Вроде бы, раз от разу должно делаться легче. Некоторые говорят даже, что предпочитают эту воду равнинной. И бодрей, дескать, она и целебней. Матвей, например. Он полоскается в снеговой воде, как в теплой домашней ванне. Вроде холод для него не холод. И сейчас вот, пожалуйста. Разделся, не дрогнув, вошел в воду по пояс, намочил голову, обернулся.