Иван Уханов - Играл духовой оркестр...

Пела Архиповна легко, свободно, как пели, наверно, когда-то русские косцы, пряхи, жницы, пела, сама не замечая того. В печали напева не было и тени скорби, безнадежности, он скорей говорил о беспредельности прошлого земли и жизни, о светлой бесконечности будущего…

Фролов встал, осторожно прошел в сени и в приоткрытую дверь заглянул в избу. Архиповна сидела на табурете посреди прихожей, на коленях какие-то кружева. Возле нее полукругом три девочки-подростка склонились над пяльцами. На пяльцах — льняная ткань. В руках иглы, движенья легкие, плавные, взгляды порхают, как ласточки. Взглянут друг к дружке на вышивку, как бы сравнивая, и снова уткнутся каждая в свою. И уже видно, как в строчевых параллелях и перпендикулярах рождаются цветок, елочка, борзый конь… Фролов не раз бывал на выставках художников-прикладников, самодеятельных мастериц и умельцев в Доме народного творчества, искренне дивился их искусству, простаивал возле русских кружев, на которых нежные оттенки шелка в сочетании с льняной и золотистой нитками создавали поразительные по красоте и колоритности гаммы. В каждом кружеве, вышивке свой геометрический мотив, свой сюжет… Однако ему еще не приходилось видеть этих творцов за их дивной работой.

Песня плыла доброй сказкой, столько было в ней простора, чистоты и первозданности, что все вокруг казалось волшебным и бессмертным, как тот конь, что тысячелетия назад скакал за «речными туманами», а теперь алым вихрем мчится на вышивке девочки-подростка. Песня становилась здесь красками, линиями, в ритмическом движенье игл закреплялась в шелковых рисунках, и кружевах.

Фролов, нечаянно скрипнул дверью и, увидев, что его заметили, шагнул через порог. Архиповна не торопясь отложила в сторону кружево, поднялась со стула, спросила негромко:

— Ужинать сейчас будете?

— Не беспокойтесь, Анна Архиповна. Я успею…

— Нет, вы уж не срамите меня перед людьми, мил-человек. Дело ли: жить-ночевать тут, а харч на стороне добывать?! По кафе да фельдшерицам шастать…

В голосе Архиповны слышалась строгая забота.

— Вот вам аспирин, — Фролов отдал ей коробочку, — и, пожалуйста, делайте свою работу. А я погляжу.

Он поставил стул в угол и сел.

Девочки уткнулись в свои пяльца, не поднимая глаз. Архиповна, посуетившись на кухне, снова взялась за кружево, лежавшее на твердой подушечке, закрепленной в подставке, похожей на плотницкие козлы. Ловко, как-то незаметно перебрасывая палочки-коклюшки из одной руки в другую, стала вить и переплетать нити. Но теперь она не пела, и как бы напряглось в неловкой тишине все — движенья, лица девчонок и Архиповны. Фролов пожалел, что вошел и спугнул песню, а такая работа без песни, видимо, немыслима, бескрыла.

— А вы пойте, Анна Архиповна, — робко попросил он.

— Спеть? Ай я пела? — с улыбкой оглянулась по сторонам Архиповна, словно спрашивая, вправду ли она пела и о чем…

Фролов не заметил, сколько времени провел среди рукодельниц. Он глядел и слушал, слушал и глядел. Архиповна рассказывала да показывала. Полжизни вязала она пуховые ажурные платки, плетеньем занималась меньше, разве что в молодости, когда русские кружева и вышивки были ее самым сладким досугом. А ныне и то и другое дается нелегко: глаза ослабли. Но не забирать же в могилу то, чему научилась за долгий век. Желает девчушек к ремеслу, красоте приохотить. И самой все повеселей, и детям — радость.

— К пуховым платкам у девочек меньше желанья. Пусть, дескать, бабушки платки вяжут… А как бабушки помрут, тогда чего? — Архиповна заглянула в лица смущенных учениц.

Одна из девочек осмелела, прозвенела колокольчиком:

— Сейчас, бабушка, платки машинами вяжут.

— Да неужто какая машина ажурный по-нашенски свяжет? Не найти вовек эдакой машины… — Архиповна стала вспоминать недавние времена, как, собравшись у кого-либо на дому, ажурницы вязали платки-«паутинки», белоснежные да теплые, тонкие да невесомые, размером с добрую скатерть, а в обручальное колечко протянуть можно… Неторопливые, песенные были те дни и вечера. Слава богдановских мастериц всюду жила: их ажурные платки на больших выставках и ярмарках людей радовали, дипломы да медали собирали. Ныне в деревне всего две-три пуховницы, а молодежь не вдруг усадишь вязать. А каково будет лет через десять-двадцать?

— Машинами — кто против? — споро. — Да, — продолжала Архиповна. — Но как в нашем деле без живого сердца?.. Летось приезжала сюда за платками приемщица из комбината, посадила нас в автобус — меня, Устинью да тетку Груню — и повезла в город на комбинат. Поглядите, полюбуйтесь, мол, как тут шибко платки вяжут. Да-а… Смотрим, значит. Куда уж шибче. Сорок тыщ в месяц. Батюшки-светы! Как тут не возрадоваться. Стали считать, вышло: каждая работница на машине вяжет десяток обычных платков, ажурница — два, а то и три. А я, к примеру, едва один за такой срок осилю… Ихний инженер начал нам эти хитрые машины показывать. Вот, бабушка, ручной труд ваш, дескать, механизировали. И вправду. Чешут, прядут, вяжут — куда ни глянь — машины. А как повел нас по цехам, верите, — нет, разгрустились мы… Цех этот с полверсты, станки стучат, стрекочут. Оглохли. Где уж там песне пролететь, разговору не слышно… Ну ладно. Подходим к одной вязальщице, интерес взял: неужто можно на машине кайму связать? Она и говорит: «Я вяжу только серединку платка, а кайму в другом цехе готовют». Это что ж такое? Выходит, она не увидит, как он, платок, целиком выглядит. Откуда ж у ней радости, интересу быть? Гонют и гонют конвейером тыщи платков, а узор каймы везде одинаков и, скажу, никудышный. Там небось не до узоров. С машины какой спрос?