Иван Уханов - Играл духовой оркестр...

— Ничего. Полетит и здесь, — сказал Корчанов, переделывая уздечку. — Не при таких оказиях летали… Помню, с разведки возвращались. Все ладно, чинно. Осталось речку перемахнуть, за ней свои. А он, подлец, весь берег залапал. Сунулись. Не пройти ни в какую… А на той стороне наши артбатарейцы координаты с часу на час ждали. Трое нас. Притаились в кустах прибрежных, советуемся, как и что. На словах и туда и сюда, а на деле никуда. А донесение, оно, знаете… хоть тресни, да передай! Тут и намекни кто-то о змее. А чего? Рискнем… Взяли газету, сухие камышинки, склеили хлебным мякишем. Нашлись и нитки. Так и переправили втихаря донесение. Об этом в нашей дивизионке печатали, — закончил Корчанов.

— Где воевал, на каком? — спросил Натальин.

— Третий Украинский…

— Я тоже там… Разведчиком тоже.

Корчанов цепко и сердито взглянул на Натальина, сплюнул:

— Лоб об лоб целый год стукаемся в коридоре, а чтобы в праздник рюмку выпить, ребят вспомнить… Какой черт мы разведчики!

Корчанов резко перекусил зубами нитку, поднял змея с земли.

— Теперь полетит, — твердо сказал он. — Только разгончик бы ему для начала…

— Взлетную скорость, — подсказал парень в очках и повернулся к Натальину: — Давайте шпульку, я сейчас разбегусь, а вы… Извините, как вас?..

— Иван Тихоныч, — растерянно кивнул Натальин. — А вас?

— Эдуард Кревцун, инженер-конструктор, — нарочито громко представился парень и шутливо улыбнулся.

— А я по телевизору недавно вас видел, — сказал Натальин и смутился: при чем тут телевизор, когда каждый день на лестничном марше встречаемся?

Но сейчас Эдуард был совсем иным. Смеялись в прищуре густых, женски-длинных ресниц его карие глаза, легки, энергичны были движения, не замечалось стариковской сутулости в худощавой спине, стерлась с бледного лица величавая мрачность. Натальину приятно было стоять близко с этим парнем, по-домашнему простым и доступным, смотреть на его припухлые со сна губы, взъерошенный жесткий чуб.

— Главное, чтобы угол наклона несущей поверхности соответствовал силе тяги. Согласно принципу аэродинамической теории, мы должны…

— Ну понес наш конструктор, — с доброй насмешкой заворчал Корчанов. — Несущая поверхность… Кончайте, Эдуард. Давай разбег.

— Да нет, вы послушайте! По закону аэродинамики…

Натальин встретил упрямо-пытливый взгляд Эдуарда и представил молодого конструктора в работе: вот так, наверно, он, горячий и убежденный, дерется за свое мнение там, на заводе, и ему упрямому, юношески долговязому, нелегко небось среди авторитетов. Часами, наверно, курит над чертежами, оттого бледен и худ.

— Убедил. Ну хорошо, перетяни, — согласился Корчанов.

Продолжая бубнить о кренах, лобовом сопротивлении, углах встречи, Эдуард соединил ниткой концы реечек — «ушки», бумажный лист чуть прогнулся.

— Готово, — Эдуард отбежал, натянул нитку.

— На, сосед, пробуй, — сказал Корчанов и подал Натальину змея.

— Пап, дайте мне, — жалобно захныкал Борька.

— Погоди, Боря, тут не до тебя, — строго пробасил Корчанов и мужчины рассмеялись.

Борька поднял змея над головой. Со всех сторон сыпались последние советы. Каждому нашлось, что вспомнить и сказать. Все с ласковым одобрением и светлой завистью смотрели на Борьку.

— Поше-ел! Вира! — крикнул Корчанов.

Змей вымахнул из Борькиных рук, нырнул к земле, а затем легко и ровно стал набирать высоту. На уровне крыш он вдруг засуетился, заметался, придавленный сверху какой-то неведомой, силой.

— Беги! — панически-радостно крикнули Эдуарду мужчины.

Мелко семеня длинными ногами, Эдуард припустился по двору. Его скорость передалась по нитке змею, тот рывком взмыл над крышами и, быстро уменьшаясь, понесся в солнечную синь.

Эдуард приостановился, тихонько зашагал увлекаемый ниткой. Следом потянулись остальные. От угла крайнего дома стлался зеленый пустырь с траншеями и котлованами новостройки. Пахло теплой глиной, бетоном, смолой, сухую свежесть нес с далекого степного горизонта ветерок. Здесь он дул ровно и мягко. Змей делал плавные, размашистые росчерки на огромном, внезапно обнажившемся до самой земли небосводе. Тут ему было хорошо, свободно, словно прежний, домами стиснутый квадрат неба был мал и неудобен для этих вольных виражей.

Запрокинув головы, все молча и торжественно смотрели в небо. Сейчас оно для каждого было необычным — это обычное июльское небо, большое, нарядное, праздничное, с высоко летающим змеем.