Дмитрий Петров-Бирюк - История моей юности

Я очень любил маленькую сестренку и знал, что Христофора увозит ее от нас навсегда. Но я крепился, делая вид, что все это меня мало касается. С безразличным видом наблюдал я за тем, как отец и Маша прощались с Олей, хотя сердце мое разрывалось от горя.

Маша горько плакала, а Оля гладила ее по белокурым волосам и лепетала, готовая разрыдаться от жалости к старшей сестре:

— Не надо, Маша… Не надо…

— Саша, — сказала мне Христофора, — обними и поцелуй сестричку, не скоро теперь увидитесь. Оленька, поцелуй своего братика.

— Не хочу! — насупившись, отвернулся я.

— Как это — не хочу? — удивилась тетка. — Поцелуй! — настойчиво потребовала она, крепко схватив меня за руку. — Поцелуй, я тебе говорю!

Властный тон тетки возмутил меня.

— Пусти! — с яростью попытался я вырвать руку, но Христофора, как клещами, сдавила ее и не выпускала.

— Ух ты, какой! — не то с удивлением, не то с угрозой озлобленно прошептала она. — Упрямый… Целуй! — прикрикнула она и так сжала мою руку, что я вскрикнул от боли.

— Пусти! — взревел я. — Пусти, дура!..

Это было совершенно неожиданно не только для всех присутствующих, но и для меня самого. Как это сорвалось у меня с языка, я и понятия не имел. Христофора ахнула и, выпустив наконец мою руку, тяжело села на стул.

— Вот так дождалась, — печально проговорила она. — Господи, прости мои прегрешения! — перекрестилась тетка и с укором взглянула на отца. — Вот, Илюша, как ты воспитываешь своих детей.

Отец пожал плечами и с грустью посмотрел на меня. Может быть, ничего бы со мной и не произошло в тот раз, если б не взгляд отца. Я не выдержал его и с глухими рыданиями повалился на пол. В слезах я изливал все: и гнев на тетку, увозившую от нас сестру, и горечь разлуки с ней и — а это, пожалуй, главное — раскаяние за свой проступок.

Отец поднял меня и положил на диван.

— Успокойся, сынок, успокойся. — Он ласково провел своей грубоватой рукой по моей голове. — Молчи, родной.

В горницу вошел казак-подводчик, закончивший таскать на подводу узлы и корзины.

— Пора ехать, — сказал он. — Уже не рано, а дорога дальняя.

— Да-да, — заторопилась Христофора. — Пора! Пойдем, Оленька!

Не переставая истошно вопить, я слышал, как все вышли из горницы.

Я тотчас же притих и прислушался. Со двора было слышно, как что-то проговорил отец, серебристо рассмеялась Оля, подводчик прикрикнул на лошадей, залаял Полкан…

Я сорвался с дивана и стремглав ринулся во двор.

— Оля! — закричал я, протягивая к ней руки. — Не уезжай!.. Не уезжай!..

На личике девочки отразилось беспокойство. Она хотела что-то сказать, но Христофора, зло глянув на меня, посадила Олю к себе на колени так, чтобы она меня не видела. Я понял намерение тетки.

— Дура монашка! — в бешенстве закричал я. — Дура!

— Поезжай быстрей! — сердито сказала Христофора подводчику. Тот, выведя лошадей на улицу, вскочил на телегу и свистнул.

— Эй, пошли, милые!

Сытые лошади легко рванули телегу и с места вскачь понесли ее по дороге, поднимая клубы горячей пыли. Я было ухватился за колесо, намереваясь остановить телегу, но меня с такой силой рвануло, что я больно ткнулся лицом в землю и зарыдал от боли и от горя. Помахивая хвостом, ко мне подбежал наш лохматый пес Полкан и сочувственно лизнул меня в щеку.

Старшей сестре было четырнадцать лет, и ей теперь пришлось принять на себя роль хозяйки. Правда, добрая соседка Мартыновна не оставляла нас. Она почти каждый день приходила помогать Маше.

По тому времени, когда почти все казачки в нашей станице были неграмотны, мать моя была культурной, начитанной женщиной. Дед мой, Дмитрий Антонович, дал образование своим детям. У него было два сына и две дочери.

Тетку Христофору до пострижения в монашки звали Мариной. Девушка она была тоже грамотная, красивая, завидная. В юности много у нее было женихов, но замуж она не торопилась.

Потом она кого-то полюбила, но неудачно. Эта-то неудачная любовь и заставила ее пойти в монастырь.

Сыновья деда были моряками. Старший, Иринарх, окончил мореходное училище в Ростове-на-Дону и теперь работал в Мариупольском порту капитаном какой-то шхуны. Он женился, обзавелся семьей и почти потерял связь с нами.

Младший, Никодим, служил мичманом на канонерской лодке в Черноморском военном флоте.

Никодим был любимцем всей нашей семьи. Он был хороший, душевный человек.

Каждый год он приезжал к нам в гости. Высокий, с тонкой талией, ловкий и изящный, он производил ошеломляющее впечатление на наших станичных барышень. О нас же, детях, и говорить нечего. Блестящий вид его поражал наше воображение. Мы часами могли влюбленно глядеть на него, рассматривая его золотые пуговицы, белоснежный крахмальный воротничок, болтавшийся на боку золоченый кортик…