Иван Уханов - Каменный пояс, 1974

«Какая келейная тишина, — думал Лаптев, озираясь по сторонам. — Даже настроение портится».

В конторе фермы сумерничали три женщины. Зажгли свечу, стоящую в стакане.

— Ну, что поделываете? — спросил Лаптев нарочито весело. — Я вижу, у вас тут совсем, как в монастыре.

— Да вот манны небесной ждем и света электрического. — Это сказала женщина лет тридцати пяти. Твердый упрямый лоб, большие умные глаза, смотревшие откровенно насмешливо.

От нее повеяло на Лаптева чем-то удивительно знакомым и мало приятным.

«Нет, я ее никогда не встречал».

Догадка пришла внезапно: у нее так же, как у директора Утюмова, разделен глубокой морщинкой подбородок, и когда она говорит, то так же, как он, странно напрягает верхнюю губу.

Позднее, уже в конторе совхоза, он узнал, что женщина — ее звали Татьяной Максимовной — приходится сестрой Утюмову, который не жалует ее за строптивый характер.

Татьяна работала свинаркой, заочно училась в сельскохозяйственном институте. Фамилия ее — Нарбутовских, по мужу.

— Ждете, значит? — спросил Лаптев, стараясь поддержать шутливый тон разговора.

— Да! Жду-пожду — наживу нужду. Ну вот и главный пророк по ступенькам поднимается.

«Разбитная, видать».

Как потом он убедился, Татьяна Максимовна любила дерзить, строить из себя нетерпимую при незнакомых людях. Но так она поступала лишь тогда, когда ей чем-то незнакомцы нравились.

«Главным пророком» оказался управляющий фермой Вьюшков. Тощий, небритый, с лицом мученика, он влетел в контору «на всех парах» и шумно, радостно протянул руку Лаптеву, которого прежде никогда не видел. Как он догадался, что это именно Лаптев, — неизвестно, но чувствовалось, — искренне радуется его приезду.

— Ох и беда с народом! Что за люди? Никакой личной ответственности. Летит, будто слепой и пьяный в стельку. До седых волос доживут, а все как дети.

Длинно, путанно Вьюшков сообщил, что в соседней деревне сбили грузовиком столб и свет неизвестно когда дадут, во всяком случае не сегодня.

— Не сегодня?

Нарбутовских вскочила со стула.

— Да уж че ты больно?! — махнул рукой Вьюшков.

— Что больно?

— Родят, ничего не сделается. Возьми лампу керосиновую. Вон ту, со шкафа.

— Она неисправна. Дымит и тухнет. Свиньи к электричеству привыкли.

— Давай к канализации приучи.

— Ну к чему ты говоришь такое? Электролампа на потолке висит, не качается. А от керосиновой — тени по стенам мечутся. Это беспокоит свиней.

— Пусть мечутся. Природа потребует, так родят. Светло ли, темно ли, че уж!

— Чепуху плетешь. Надо хороших керосиновых ламп купить. Сколько раз говорили. Это не в первый раз, без электричества. Я приношу свою керосиновую лампу, а другой свинарке, как и тебе, все равно.

— Че ты говоришь?! Ну, че ты говоришь, Татьяна? Я на работе днем и ночью. Ни минуты отдыха. Детишков не вижу, недосыпаю, недоедаю. Побриться некогда…

Огонек в керосиновой лампе заострен, как кинжал, испускает тонкую, тревожно вьющуюся струйку дыма.

Вьюшков был в затасканном, порыжевшем полушубке, неряшливо сшитом, старой шапке с надорванным ухом, в подшитых валенках, и Лаптев подивился: заведующий фермой, немало зарабатывает, держит коров, свиней, овечек, — хватит даже на соболью шубу.

— Дверь в свинарнике подремонтировали? А доску прибили? А стекло в окошке заменили? — Повернувшись к бухгалтеру фермы, Вьюшков такой же строгой скороговоркой проговорил: — Завтра стол привезут. Я заказал поменьше размером. Поставишь поближе к стене. Так, чтобы проход оставался. А шкаф отодвинь вон туда. Туда вон! Ничего, ничего, дверь будет открываться…

В контору без конца заходили люди — мужчины, женщины, дети; сидели в комнатах и коридоре на стульях, на корточках, подпирали спинами стены и печку и разговаривали; кто о чем. У входной двери возились двое мальчишек, сопели, выкрикивали: «Ах, ты!», «Я тебе счас!».

— Ну-ка вон отсюда! — крикнул Вьюшков. — Распустили свою ребятню. Уж сколько разов говорил этой Марье, чтоб уняла своего, — нет. Дождется — займусь!

— Ей некогда, Марье, — послышалось из темного коридора. — Она все с хахалем…

— До хахаля тоже доберусь. Им только пирушки.

— Ну, насчет пирушек ты зря, — возразил тот же голос. — Не чаще нас с тобой…

— А вот мы разберемся. В субботу до ночи орали.

— Брат к ней приезжал. Выпили — что из того.

— Разберемся. Успевает, где не надо. И чего ни скажи — сотню слов в ответ как из пулемета выпалит.

Лаптев прислушивался, хотел узнать, что говорит, как ведет себя заведующий фермой, которого так нахваливал Птицын.