Василий Ардаматский - Суд

В «пересылках» есть специальные камеры для приема транзитных этапов, они обладают тем же удивительным свойством, что и купе «Столыпина», — сколько бы ни насчитывала новая партия заключенных, в камере она умещается. Это Кичигину еще предстояло узнать, а пока их всех разделили на три группы по числу ожидавших фургонов, и началась посадка. Здесь особую нервозность создавали собаки — громадные овчарки, которые вроде спокойно стояли возле своих проводников, но шерсть у них на загривках стояла дыбом и подрагивала.

А какой-то город был совсем близко, Кичигин успел увидеть по другую сторону железной дороги зеленый массив парка, сквозь листву деревьев светились гирлянды лампочек, и отдаленно слышался духовой оркестр, игравший вальс, Кичигин подсчитал — сегодня суббота.

По железнодорожным путям прохаживался конвойный с черной овчаркой, он словно охранял от черного мира преступников и от него — Кичигина — и городской парк, и тот грустный вальс, мелодию которого неуверенно выводила труба. Все это Кичигин увидел, услышал за одну минуту, пока его группа шла к фургону…

Их привезли в тюрьму и под свирепый лай овчарок построили шеренгой на узком тюремном дворе. Стемнело, двор уже освещали фонари, от которых тени падали в разные стороны, что создавало какую-то нервную суету.

Вряд ли в этой камере было двадцать квадратных метров, и, когда этапники стали в нее входить, там и без них было уже полно, люди густо сидели на полу, надо было внимательно высматривать место между сидевшими, чтобы поставить ногу. Стоило кого чуть коснуться, взрывалась ругань. Но снова — это чудо — все уместились, сели на пол, примерялись, как лечь. Дверь в камеру захлопнулась. Стало тихо.

Похлебки не дали, тот, что пугал, оказался прав, пришлось довольствоваться кипятком с хлебом. Никогда Кичигину не был так вкусен черствый черный хлеб.

Висевшая под потолком слабенькая запыленная лампочка тускло освещала шевелящуюся камеру. Но вот в дальнем углу встал верзила со шрамом на лбу и пошел по диагонали в противоположный угол. Просто не понять, с какой быстротой образовывался проход для его прогулки, и он так гулял из угла в угол, заложив руки за спину и вглядываясь в лица зеков, видимо вызывал на протест вожака тех, кто был в этой камере раньше, но никто голоса не подавал. И тогда верзила остановился:

— Из десятой зоны никого?

Молчание.

И снова пошел он маячить, но тут к нему подключился тот самый стригунок-грабитель Гарик, который легкой танцующей походкой, с лисьим лицом стал вышагивать позади верзилы. Вскоре Кичигин узнает, что такое гулянье в камере называется тасоваться. Вдруг Гарик остановился перед одним новичком и ткнул в спину верзилу. Тот остановился, оглянулся нехотя.

— Гляди-ка, папа, что ему мама дала в дальнюю дорогу… — весело проговорил Гарик, показывая на сидевшего перед ним заключенного.

— Что там? — лениво поинтересовался верзила.

— А ты погляди, она ему дала рубашечку черного цвета, сказала, что такая лучше — не маркая… хе! хе! хе! — Гарик нагнулся к заключенному и, уцепясь за угол воротничка, потянул рубашку вверх. Заключенный, привстав на колени, смотрел то на Гарика, то на верзилу, видимо еще не соображая, что от него хотят. И он еще не знал, что в колониях и тюрьмах среди уголовников-вожаков самой желанной модой считалась черная рубашка.

— Сымай! — рыкнул верзила и пристукнул заключенного в бок ногой.

Торопливо, путаясь в рукавах и нерасстегнутых пуговицах, заключенный сорвал с себя рубашку, и верзила выхватил ее у него из рук, снял с себя грязную рубаху и бросил ее заключенному, а сам стал напяливать черную рубашку, которая еле влезала на его широкие плечи. Он отошел в свой угол, сел и стал что-то проделывать с рубашкой, кажется разрезал не сходившийся на горле воротник. Теперь тасовался только Гарик, он ходил из угла в угол быстрым шагом и показался Кичигину похожим на волка в клетке зоопарка.

Кичигин больше терпеть все это не мог. Он встал и сказал громко:

— Все-таки и в тюрьме должна быть советская власть…

— Гляди, когда он о ней вспомнил! Гы! Гы! Гы!.. — затрясся в смехе верзила.

Кичигин решительно направился к двери и стал колотить в нее кулаками. В камере стихло, все смотрели то на Кичигина, то на верзилу.

— Эй ты, стукач новоявленный! Чего народ будишь? — крикнул верзила.

Наверно, его стук в коридоре не слышали.

Кичигин перестал колотить в дверь, посмотрел на свои сбитые до крови мослаки и медленно вернулся на свое место. Все с интересом смотрели на верзилу — как он отреагирует на поступок этого пожилого красавчика с густыми бровями и стальными глазами, а вдруг верзила встретит тут отпор? Такая борьба за власть вызывает в среде зеков самый большой интерес. В камере стало тихо, как в могиле…