Йонас Авижюс - Потерянный кров

Его чуть не стошнило, и сама мысль о пиве стала противна, — подсунь кто-нибудь сейчас кружку, он его к черту пошлет. И тогда он вспомнил про колодец. В Краштупенай было много колодцев, он мог зайти в любой двор и напиться прохладной, чистой воды, но у него перед глазами стоял тот колодец. Они (тогда он учился в гимназии, в первом или втором классе) откидывали с круглого цементного сруба тяжеленную обомшелую крышку и, столпившись вокруг, глядели в прохладную глубину, в которой отражался кружок неба, обрамленный их головами. И страшно, и адски приятно было от мысли, что ты можешь сорваться и навеки исчезнуть в холодной бездне, но этого не случится, потому что тебя оберегает добрый, верный сруб.

Теперь крышка колодца на замке, даже ведро снято с цепи — летние каникулы… На пустынной площадке одиноко высятся белые баскетбольные щиты, столбы для волейбола, торчат параллельные брусья… Неказистое здание гимназии — двухэтажная кирпичная коробка под красной черепичной крышей — выглядит осиротевшим и одиноким; трудно себе представить, что три месяца назад (всего три месяца!) тебя выставили отсюда, и ты, до полуночи блуждая по кривым улочкам предместья, размышлял — справедливо ли наказывать человека за то, что он любит прошлое своего народа. Занятно было бы встретить директора гимназии и посмотреть ему в глаза. Или Баукуса, учителя математики. Ничтожества… Не виноваты, но ничтожества. Трудно будет работать с ними, если придется.

Гедиминас, помрачнев, зашагал дальше. Мимо брели три еврея — муж с женой и мальчик-подросток. Гедиминас поздоровался — это была семья купца Бергмана.

Ему ответили запуганными взглядами, робкими поклонами. Господин учитель! Ой, он хороший человек, этот господин учитель… Но… Когда ты, заклейменный звездой Давида, тащишься по мостовой, словно извозчичья кляча, а ему принадлежат все тротуары, удобней ведь не замечать друг друга…

По тротуару, едва не задев Гедиминаса, промчалась велосипедистка. Ослепительно белая блузка, за спиной толстые черные косы. Две свежевспаханные борозды чернозема на заснеженном поле. Аквиле! Боже мой, как тесен мир!

Гедиминас прислонился к забору, чтоб не упасть. Обнаженные бронзовые руки, длинная, стройная шея, голубые туфли. Она любит контрасты…

Несколько мгновений Гедиминас смотрел ей вслед, потом оторвался от забора и, пошатываясь, побежал вдогонку.

Аквиле, сойдя с велосипеда, шла по мостовой вместе с Бергманами. Он представил себе ее угловатое, не очень-то красивое, но милое, открытое лицо, серые, с оттенком синьки глаза, чуть асимметричную улыбку. Она всегда так улыбалась, когда Гедиминас намекал ей на свои чувства, и он всякий раз понимал, что его надежды совершенно напрасны.

Он остановился в нерешительности. Ни к чему все это, совершенно ни к чему. Она же наверняка его узнала, и все-таки… Нет, не будет он навязываться!

Ослепительно белая блузка и три желтые шестиугольные звезды поднимались по улице в гору. На солнце сверкали никелированные спицы велосипеда и шпильки (а может, гребень?) в волосах. Гедиминас тащился следом, и то жаждал, чтобы она обернулась, то боялся этого. Когда четверо вышли на базарную площадь, Гедиминас снова пустился бегом. «Глупо… глупо… глупо…» — шептал он и все-таки бежал. У костела выскочил на рыночную площадь и в изумлении открыл рот: Бергманы исчезли, словно их поглотила земля, а девушка в ослепительно белой блузке стояла у двери лавки, поставив ногу на педаль велосипеда, и разговаривала с каким-то мужчиной.

Гедиминас мысленно выругался. Спятил он, что ли, — в каждой женщине с черными косами ему мерещится Аквиле…

Из двора волостного управления вышел человек в форме. Полицейский. Гедиминас вытащил несвежий платок и, нарочно став посреди тротуара, принялся вытирать вспотевшее лицо. Ничего! Такие господа могут и обойти его.

Полицейский вышагивал прямо на него, решив не ронять авторитета представителя власти. Сурово насупил лоб, поднял было руку к фуражке, но вдруг обмяк, замигал крохотными карими глазками, лицо расплылось в улыбке.

— Гедмис! Кого я вижу! — воскликнул он, широко раскрывая объятия. — Ты ли это, несчастный беглец? Ну и ну!

Гедиминас удивленно попятился. Перед ним стоял брат Аквиле — Адомас Вайнорас, с которым они родились и выросли в одной деревне, ходили в одну гимназию и водились с малолетства, хотя в последние годы и раздружились. Гедиминас смотрел на рослого, плечистого приятеля (Адомас был выше его на голову) и не знал, плакать ему или смеяться. Он мог себе представить Адомаса кем угодно — крестьянином, почтальоном, волостным писарем — только не полицейским!..