Сергей Крутилин - Липяги

Пасечник — Ефимка Бутенков, муж покойной Чебухайки, — сухонький, сгорбившийся, вышел на лай сторожившей у входа собачонки и, увидев Лузянина, обрадованно заговорил:

— Пожалте, пожалте!.. Она не кусается, — указал он на собаку. — Так, для близиру приставлена.

Ефимка долго водил нас от улья к улью. Старик рассказывал про пчел, какая в том или ином улье семья, когда отделена, сколько дает меду. Хвалил Лузянипа за гречиху.

— Взяток больно хорош, — говорил Ефимка. — Если лето сухое постоит, меду много будет.

Попутно старик указывал на нехватки, что, по его мнению, надо было еще сделать для пасеки. Лузянин раза два записывал что-то в свою книжицу, чтобы не позабыть.

Мы изрядно устали от хождения по пасеке. Становилось знойно.

— Может, медочку гречишного отведаете? — предложил Ефимка.

Лузянин согласился.

Мы зашли к пасечнику в землянку. Тут было прохладно и уютно. Мы сели за низенький столик, плетенный из ореховых прутьев. Старик поставил перед нами деревянную, им самим выдолбленную миску, наполненную густым коричневым медом.

Лузянин ел и похваливал:

— Ай хорош, давно не ел ничего более вкусного!

С пасеки мы поехали в Денежный, где должен был начаться сенокос.

От «дуба» к Денежному вела торная проселочная дорога. У нас она зовется еще «верхней» или «сакманской». Когда-то в давние времена по этому шляху, через Дикое поле, проникали сюда полки крымского хана. Потом, спустя несколько веков, купцы гоняли этой дорогой скот из Воронежа, из Донецких степей в центр, в Москву.

По обе стороны дороги широко раскинулись поля. Впереди, на самом горизонте, маячил черный Куликов столб.

Обстановка располагала к откровенной беседе.

Я наконец решился спросить у Лузянина об обстоятельствах его прихода к нам.

— Николай Семенович, — заговорил я, как только мы отъехали от «дуба». — Скажите, что заставило вас приехать в Липяги? «Небось проштрафился, — говорили бабы. — К нам, мол, хорошего не пошлют…»

Лузянин заулыбался, покачал головой.

— Ну, а теперь что говорят?

— Теперь будто ничего…

— Нет, не проштрафился! — продолжал он серьезно. — На собрании я не считал нужным рассказывать об этом, а вам могу рассказать, как оно все случилось… Приехал я прошлой осенью в ваш район. Побывал в кое-каких колхозах. Вижу, плохо дело! Собрал районное руководство и говорю: «Вот что, дорогие товарищи, надо кончать с запущенностью села. Запущенность эта — от бескультурья, от плохого руководства хозяйствами. Согласны?» — спрашиваю. «Согласны», — отвечают. «Раз так, говорю, тогда кто из вас хочет пойти на руководящую работу в отстающие хозяйства?» Сказал — и сразу все приутихли. Я жду минуту, другую. Молчание. Снял я очки, будто протираю стекла, а сам смотрю на них и думаю: молодежь! Большинство из них без году неделя как выдвинуты на работу в управление. Выходит, им предстояло по второму кругу идти. Это все равно как из госпиталя на передовую возвращаться… Да-а… Протираю очки, слышу: кто-то карандаш по столу катает. Поглядел: начальник управления. Сидит рядом со мной и незаметно так толкнет карандаш пальцем, тот и покатится по столу. Остановится карандаш, начальник прикроет его ладонью и обратно к себе. Смотрю на то, как катается по столу взад-вперед карандаш, и думаю о своей жизни. «Вот так же, думаю, и я всю жизнь». То туда меня партия бросит, то сюда… То на одни курсы, то на другие. Теперь и не припомню всех. Но одни курсы мне на всю жизнь памятны. Их-то я и припомнил в тот час… Было это в двадцать первом году. Год помните какой?..

— Не помню, Николай Семенович, я тогда еще под стол пешком ходил.

— Ну вот. А я уже гражданскую отвоевал… только что начал учительствовать. И послали меня в Москву на курсы политпросветовцев, а оттуда попал я делегатом на Второй съезд политпросветов. Там выступал Ленин. Никогда не забуду тот день.

— Я знаю эту речь, — сказал я. — Это где Владимир Ильич говорил о силе личного примера…

— Вот-вот! — живо поддержал меня Лузянин. — Было время, говорил Ильич, когда нужны были декларации, манифесты и декреты. Этого у нас достаточно. Теперь настала пора не декларировать, а личным примером показывать… Самый простой рабочий, говорил Ленин, станет издеваться над нами. Он скажет: «Что ты все показываешь, как ты хочешь строить, ты покажи на деле, как ты умеешь строить…»

Протираю очки, вспоминаю это, а они все молчат. Тогда я надел очки и говорю: «Ну что ж, хорошо! Я пойду. Где у вас самый отстающий колхоз или совхоз? Давайте мне самое запущенное хозяйство, и вы поглядите, что я сделаю с ним через два года!..» Гляжу: растеребил! «И я согласен!..» — говорит один. «И я!» — кричит другой. Вот, лейтенант, какими судьбами я у вас, в Липягах!