Юрий Лаптев - Следствие не закончено

Неловко оступаясь в рыхлой земле, девушка подбежала к сержанту и, не выпуская из руки саперной лопатки, ткнулась разлохматившейся на ветру головой в его плечо. Заплакала.

Чуть не заревел и сержант.

— Вот ведь горе-то какое! — тоже прослезившись, сказала одна из колхозниц, по годам молодая, но иссушенная трудной долей женщина. Может быть, и некстати сказала — каждому бы горевать так-то! — но трудно радоваться счастью подруги, когда, может быть, навсегда утеряно свое.

Да и другие женщины в эту минуту не то чтобы позавидовали Катюше, а все-таки… Ведь почти у каждой мелькнула мысль: «А мой-то где же?.. Жив ли, нет ли…»

Но когда Катюша сказала, засовестившись после временного своего порыва: «Вы, Иван Григорьевич, отдохните часик где-нигде, покуда мы с клином управимся…» — ее товарки по работе, даже не переглянувшись, высказались единодушно так:

— И чего болтает девка! — осуждающе сказала одна женщина, самая пожилая. — А то мы без тебя не совладаем.

— Вот и главное, — поддакнула другая.

— Иди, иди, Катерина; какая уж теперь из тебя работница! — сказала третья.

Когда Дерюгин торопясь, бессвязным бормотком попытался растолковать Катюше, что в совхоз сейчас не пойдет, потому что ему «до зарезу надо побывать засветло у них на усадьбе», девушка сначала удивилась:

— Чего ты там забыл?

— Самое дорогое… только не забыл, а зарыл.

— Еще чего скажешь!

— Да. На усадьбе вашей. Яблоня там росла такая…

Сержант нескладно развел руками, желая показать, какая яблоня росла на усадьбе Горюшковых.

И Катюша все поняла. Только восприняла по-своему:

— Ну что ж… Раз такое дело — пойдемте, Иван Григорьевич.

Но Дерюгин в тот момент даже внимания не обратил на то, как сразу строптиво сошлись брови на лице девушки и неприязненными стали темные глаза. Не до того ему было.

Да и пока шли напрямки от совхоза к починку — сначала полями, начавшими уже на обогревах отливать зеленью, потом сквозь прозрачную, сильно поредевшую от порубок рощу и, наконец, вдоль мутной и бурливой Красавки, — можно сказать, и словечком не перемолвились. Каждый о своем размышлял: Дерюгин все больше и больше беспокоился о документах, а Катюша… Ведь поначалу ей показалось, что сержант прибыл сюда исключительно для того, чтобы повидаться с ней, а оказывается…

Документы какие-то — разве это главное в жизни?

И все-таки, когда девушка искоса глянула в лицо Дерюгина, с предельной осторожностью вытягивавшего из грязной рукавицы свой партбилет, увидела совсем по-ребячьи задергавшиеся губы и слезы на глазах лихого вояки, она поняла — не сердцем, правда, а рассудком, — что, может быть, обижаться ей и не следует. Однако сразу не призналась; сказала про другое, сокрушенно помотав головой:

— Надо же… Землю — и ту напрочь изуродовали!

Дерюгин сидел, как узбек в чайхане, на корточках около обугленного, подрытого сбоку пенька. Он натужно дышал и безотрывно смотрел на красную книжечку, сжимая ее обеими руками. Поэтому и Катюше ответил невпопад:

— Да, да… За это тебя благодарить надо.

— А я-то при чем?

— Ну как же. Ведь если бы не ты, Катя… даже не придумаю, как бы я к себе в часть вернулся. Без него…

Дерюгин подрагивающими руками раскрыл партбилет. Увидав знакомые строчки и лицо свое сосредоточенное на снимке, обрадованно улыбнулся.

— Горлана, в таком разе, благодари! — сказала Катюша.

Услышав свое имя, восседавший в стороне пес, не поднимаясь, несколько раз прошелестел по земле хвостом. А сержант впервые после долгого перерыва взглянул на Катюшу. Сообразив, обеспокоенно поморгал глазами:

— Ты что, Екатерина?

— Ничего, Иван Григорьевич… До свиданьица, когда так…

Только сейчас до Дерюгина дошло состояние девушки. Поэтому он, скрывая свое смущение, выпрямился, заботливо упрятал в карман гимнастерки документы, колени, запачканные землей, отряхнул…

Затем нерешительно, как-то бочком приблизился к девушке и виновато положил руки ей на плечи. Почувствовав слабое сопротивление, сказал:

— Неужто ты… сомневаешься?..

И уже решительнее привлек Катюшу к себе…

Тихо на бугре над Надюшкиным омутом, пустынно. Солнце уже скрылось за неровно багровеющей каймой горизонта, и только два плотных, как бы бегущих наперегонки облачка еще ярко высвечены его лучами.

А когда совсем стемнело, они развели около полуразрушенной русской печи веселый огонь, варили в уцелевшем чугунке кашу, а на закуску Дерюгин разыскал знакомую кадушку с огурцами…