Петр Замойский: Повести

— Иди домой, неси матери, — не оборачиваясь ко мне, сердито сказал отец. — Тебе больше тут делать нечего.

Я как будто не слышал его и все пробирался с ним вместе. Лишь когда дошел он до Игошки, я отстал немного и молча стал наблюдать.

Очередь Игошкина была уже близко. Отец, стараясь обратить на себя внимание, хотел заговорить с ним, но, видимо, не знал с чего начать. Он заглядывал Игошке в лицо, кашлял, крутил головой, указывал на дядю Федора, на старосту, на Апостола, который уже был пьян, так как помимо полагающейся ему чашки он выпил еще две за непьющих. И когда очередь дошла до Игошки, отец ни с того ни с сего вынул табакерку и предложил ему понюхать табаку. Игошка взял щепотку, потянул носом и тут же громко чихнул. Отец засмеялся и, указывая на меня, пожаловался:

— Мать прискотину за мной прислала. Так и не дали магарыч выпить, отлить заставили. Беда, ей–богу! Зубы, что ль, у нее болят!

Игошка засмеялся, хотел что‑то ответить, но очередь уже дошла до него. Ему передали чашку. Я подошел ближе. Увидел, как у отца задрожали губы, как он жадными глазами смотрел на Игошку, который держал в руках чайную чашку.

— Будьте здоровы! — проговорил Игошка вполголоса.

— Дай бог тебе выпить, — пошутил над ним кто‑то.

Он поднес чашку к губам, сделал вид, будто пьет, но тут же отвел ее от себя, мельком взглянул на отца. Тот, не дожидаясь, когда Игошка передаст ему чашку, не взял, а как‑то вырвал ее.

— За твое здоровье! — проговорил отец и быстро начал пить водку.

— Тятька, не всю! — крикнул я ему. — Оставь немножко… Хоть на донышке, хоть с наперсток!

Но, видя, что никакой надежды нет, я вырвал у него чашку. Там еще оставалась водка. Острый запах ударил мне в нос, водка обожгла горло, но я, торопясь, выпил до дна. Выпил, передал чашку отцу, тот отдал ее кому‑то, и мы с отцом начали закусывать.

На сходе, кроме меня, были еще мальчишки. Они пришли за отцов. Некоторые из них тоже принесли посуду, а некоторые и без посуды, если отец и мать были непьющие.

Ко мне подошел Авдоня. Оглядываясь, как бы кто не подслушал, он зашептал:

— Сейчас наша очередь. Тятьки дома нет, мамка не пьет. Давай с тобой пополам.

— Я уж выпил.

— Это ничего. Зато будет весело, — уговаривал он.

— Боюсь, сдохну.

— Эка, чего надумал! Ежели голова закружится, мы с тобой на улицу, а там такой холодище, сразу все вышибет. Будешь? А то другого найду.

Покосился я на отца, а тот уже стоял около дяди Сергея, непьющего мужика.

— Селиверстов Лазарь! — крикнул староста.

Громко, стараясь говорить басом, Авдоня отозвался:

— Тут!

Поднимаясь на носки, Авдоня разглядывал, как бы чашка, которую передавали ему, не прошла мимо.

— Где он там? — спросил кто‑то, держа чашку.

— Аль не видишь? — сердито крикнул ему Авдоня. — Вот он — я!

— Ну, ты еще молокосос. Дай‑ка, хвачу за тебя.

— Волк в лесу не сдох, — ответил Авдоня. — Давай сюда!

Вырвал чашку и, принимая хлеб с огурцом, торопливо начал пить. Мужики, глядя на него, качали головами. Авдоня пил зажмурившись. Видно было, что пил он через силу. Лицо его надулось, побагровело, из глаз потекли слезы. Вот он вздрогнул, крепко сжал губы и, не глядя, подал мне чашку. Еще торопливее, чем он, допил я вино. Закружилась голова, огонь пронизал все тело. И стало мне весело, радостно. Хотелось о чем‑то много говорить, орать песни, плясать. Силу в себе почувствовал огромную. Казалось, что теперь подниму любой мешок с рожью, переверну телегу снопов, избу опрокину!.. Смелость появилась необычная. Стеснительный и боявшийся людей, теперь я пробрался к столу, посмотрел на рыжего старосту, потом на опьяневшего писаря и кому‑то кивнул на него:

— Ишь, нажрался Апостол на чужбинку!

В избе шум, гомон, крик. Не поймешь, кто с кем говорит, кто кому отвечает. Пастух тоже пьян. Ему поднесли уже не одну чашку, и он, молчаливый и несколько угрюмый человек, теперь тоже много говорит, смеется.

Я подошел к нему. Мне хотелось поговорить с ним, но он разговаривал с Вороном. Черный и высокий, с большим горбатым носом, Ворон гудел:

— Ты не сердись на меня. Я это так, а я люблю тебя. Главное дело — тебе хороших подпасков нанять. Самому бегать за скотиной — лета не те, ноги не выдержат, а вот нанять тебе каких‑нибудь шустрых, обучить их и пущай…

— Знамо, — вмешался и я, подражая Ворону. — Не бойся, найдешь хороших подпасков, дядя Федор, а сам сиди. А подпаски тебя будут слушаться. Будут они тебя слушаться, как отца родного! — крикнул я в самое ухо старику. — Ты не горюй. Ты, дядя Федор, выпил, я ведь тоже выпил. Я вот, дядя Федор, любую корову догоню, жеребенка тоже. Вот. А нынешней весной я училище кончу. Все экзамены сдам. Вот мы какие с тобой, дядя Федор! — болтал я.