Станислав Мелешин - Любовь и хлеб

— Мина жена грамотный попался. Каждый год малайка таскает, таскает!.. Сознательный жена попался. Ита называица любоб!

Ванька вздохнул. Султан на прощанье сказал:

— Тиба мина любит? Да! Прахади гости! Лапша иста будим! — и прищелкнул языком.

Навстречу вставали многоквартирные каменные дома с холодными синими стенами в тени, асфальтовые тротуары бок о бок с кленами, уходящими вниз к чугунному заводскому мосту, и там, где трамвайные рельсы изогнулись в полукруге, с Комсомольской площади — виден весь завод, город и вдали под небом аглофабрика, бараки и землянки по горам. Ванька оглянулся. Султан торопливо орудовал метлой, маленький, но заметный на фоне освещенных голубым утренним светом стен.

«Хороший человек Султан Мударрисович. Вот в гости к нему пойду…» — подумал Ванька и вспомнил родной город, отца, сегодняшнюю полубессонную ночь. Усмехнулся. Советовать, конечно, легко, это он понимает, а вот как жить? Можно по-разному. Значит, он тоже «разный». Он работает и живет. Может быть, правильно сказал Султан «зачим тиба динга?» Жизнь, говорит, надо крепкую и умную сначала сделать, человеком большим стать. А как?! И какую? Ведь он еще молод и жизнь его впереди. Мимо прогромыхала грузовая машина, и шофер погрозил Лопухову кулаком:

— Куда смотришь, кикимора!

Ванька обиделся; машина затормозила около большой шумящей толпы.

И он увидел рабочий поток.

В это время на полчаса останавливаются трамваи, автобусы и машины, потому что негде проехать. Главный вход завода — несколько проходных, над которыми прибиты полинявшие от дождей и зноя лозунги, и два ордена, нарисованных на фанере, — не вмещает всех. Деловито и торжественно проверяют пропуска вспотевшие вахтеры, словно их дело самое важное. И улицы и мост гудят, асфальт под шарканьем и стуком подошв шлифуется и крошится.

Один за другим идут рабочие, никто раньше других, все вместе, будто знают, что нельзя не вместе. «Разные или одинаковые люди?» — подумал Ванька и услышал грохот телег и металлические удары копыт лошадей по булыжнику — будто возчики везут грома. Поток уважительно раздвинулся, и телеги повезли грома дальше — этих надо пропустить раньше: на телегах инструменты, уголь и спецодежда.

Молчаливые, сонные, бодрые, грустные, кричащие, разговаривающие, неторопливые, разные по лицам и голосам, но одинаковые в потоке люди.

Каждый думает о чем-то своем, но все об одном: в восемь — работать!

«Сколько нас!» — восхитился Ванька и удивился самому себе: он тоже с ними! Идут и идут! Черно на улицах и на мосту и у главного входа. Вышли все разом, как на демонстрацию или на митинг, или срочно переселяются из домов.

«Да, мы встаем раньше всех, и если нас собрать — сможем по лопатке перенести с места на место целую гору!»

Пока проходишь мост, можно и покурить и побалагурить, и поговорить, и помолчать, но никогда не удастся пройти стороной — идешь рядом с другими, в потоке.

Ванька смотрел на всех, кого в учебниках, газетах и книгах с серьезным восхищением называют рабочим классом, и чувствовал себя частицей идущих взрослых людей, и был весь поглощен живой, суровой и явной картиной движения, шума голосов, топота ног — силы, которая с восьми до пяти будет трудно и с пользой работать. Он чувствовал жизнь, начавшуюся с утра совсем другой, и мысли о себе, о деньгах и одиночестве показались ему мелкими и жалкими. Вот он сейчас минует грузовик и высунувшегося из кабины курящего шофера, который обозвал его «кикиморой», войдет в поток и почувствует себя сильным, одинаковым со всеми, рабочим парнем.

Ваньке стало очень обидно, что из всего потока он знает только свою смену — четырех взрослых и разных рабочих — выбивальщиков, да и то они относятся к нему снисходительно и называют его один «мальцом», другой «нашей кадрой», третий «Иванушкой», а Нитков, самый старый, просто никак, а только подзывает пальцем…

Ванька всегда, постояв у моста, вглядывается в поток, ища глазами знакомые лица и фигуры. Как и все прошедшие дни, он, не скрывая радости, находит их, потому что держатся они вместе, группой, и, здороваясь с каждым за руку, идет рядом, стараясь попасть в ногу.

…Сегодня они о чем-то спорили и на его «здравствуйте» не обратили внимания. Ванька услышал, как Мокеич Нитков, высокий, жилистый, с постоянной ухмылкой на румяном лице, хвастливо доложил, заглядывая каждому в лицо:

— Узнала, что я за птица, и такой она мне виноград устроила!..

Ванька понял, что «она» — это новая жена Ниткова, — он вчера отпрашивался у начальника цеха на свадьбу, берег завернутый в платок яркий галстук, купленный в обеденный перерыв. Он знал, что веселый с тихой душой человек Нитков — хороший литейщик, своей квартиры не имеет, живет у знакомых женщин, у которых от него есть дети. Половина зарплаты у него уходит по исполнительным листам, а сам он кормится у всех и каждый день со смехом хвалится в цеху: «Я международный… У меня вон сколь домов, и всюду я муж и отец. Коммуна!»