Станислав Мелешин - Любовь и хлеб

Саминдалов выпрямился, откинул рукой косички, поправил платок на шее и, ударив себя по бедрам, поднял голову, закрыл глаза:

Дальше слушай…

Еще Саминдалов долго пел о том, как он будет ждать два года, пока Майра станет совершеннолетней, как он накопит много денег, накупит всего-всего, что положено, одарит отца, а он отдаст ему Майру.

Васька сочувственно слушал, кивая головой.

— Болею я шибко по стойбищу, по оленям. Мы с Майрой хорошо жить будем. Возьму Майру в тайгу, далеко уйдем. Юрту поставим — жить начнем. Емас! Ружье есть, сахар есть, мука, спички… Один выстрел — лось готов, убитый лежит, рога и мясо дарит. В тайге медведь, белка, птица. Рыбы хочешь — наловлю. Охотнику много ли надо — удача и дети! Вот детей много надо — жить веселей будет. А я отец их! Каждому сердце дам, руки…

— Значит, в тайгу опять…

— Так.

— Эх, Степан, Степан… не так надо!

Саминдалов поднял брови, скрестил руки на груди:

— Лучше нельзя.

— Жалко мне вас, вообще всех манси. Что хорошего? Всю жизнь как дикие люди… Хорошей-то жизни не видите. Вам с Майрой в городе надо жить. Она бы специальность приобрела, училась бы. Да и ты, Степан, глядишь, инженером каким-нибудь стал бы. Вот подавайся с Майрой на лесозавод. Там рабочие требуются…

— Нет, я два года подожду — и в тайгу!

Василий знал историю Саминдалова и Майры, и уж очень хотелось ему, чтобы стал манси счастливым, да вот не знал, как помочь ему. Видел: мается Саминдалов, грустит… Ночью однажды проснулся, заметил: Саминдалов не спит, и не понял спросонок — не то молится он, не то плачет.

— А скажи, нет у вас какого-нибудь обычая невест воровать?!

Саминдалов засмеялся:

— Есть обычай.

— Так укради, чем ждать два года. Проще простого! — обрадовался Васька и заметил, как Степан сожалеюще причмокнул губами:

— Нельзя. Давно бы украл.

— Почему, раз обычай? Вот ночью пойдем, р-раз — и готово! Уедешь ты с Майрой куда-нибудь и живи на здоровье.

Саминдалов махнул рукой:

— Нельзя, нельзя. Я спас ее однажды. Она как дочь мне стала — тоже обычай. А дочь зачем воровать?! Грех. Вырастет — уже не дочь, невеста будет. Так лучше.

— Как хочешь, а только я помочь тебе хотел.

Замолчали оба. Васька встал, потягиваясь, и зевнул:

— Ночь скоро. Опять плоты — к берегу. Спать будем, — и ушел, кивнув Саминдалову на прощание.

Из-за тайги выплывала большая, полная луна. Она медленно покрыла все вокруг белым печальным светом и, подрагивая, повисла в небе. Тихо плескалась на перекатах серебряная река, молчали, уплывая назад, светлые берега и деревья.

Саминдалову не хотелось спать. Разговор с Васькой о Майре разбередил его душу, заставляя вспомнить все, что было когда-то и прошло. Вот уже второй год носит он в сердце досаду, что живет на земле много разных людей — плохих и хороших, и он среди них, и Майра среди них, а вот они не вместе, хотя и любят друг друга. А почему не вместе?.. Есть и обычай, когда за невесту дают выкуп или просто можно ее украсть, есть и законы, когда можно жениться, если любишь и тебя любят, вот как у русских! А есть и несправедливость, когда отчаявшаяся душа посылает проклятие людям и богам! Есть и труд, тяжелый и каждодневный, за который платят деньги, есть и много продуктов, вещей, которые каждый день надо покупать, есть и друзья, как Васька, которые жалеют человека и готовы помочь… Есть и время, долгие томительные годы, которые надо прожить, ожидая, чтобы стать счастливым.

А те годы, что уже прошли? Были ли они счастливыми?..

Тогда он молодой и здоровый был, двадцати двух лет, и жил один в своей юрте. Правда, беден был Степан — ружье да собака, охотничий нож и ни одного оленя.

Род Саминдаловых почти весь вымер или перемешался с другими родами — Хантазеевых, Куриковых, Багыровых, Кимаев, Тасмановых, которые росли за счет его рода. Остался он один Саминдалов! Думал: женится, детей будет много-много, подождет, когда взрослые сыновья поженятся и народят ему внуков, и тогда станет он дедушкой — старейшиной рода Саминдаловых! И уйдет в горы и станет на речке своим стойбищем. Но никто из манси не отдавал ему дочерей в невесты: беден был и выкупа большого не мог дать — никто не льстился на три соболиные шкурки и мясо убитого лося.