Николай Глебов: В предгорьях Урала. Книга первая

— Вы и есть владыка дома сего?

— Что нужно? — сухо спросил Фирсов.

— В писании сказано: просящему у тебя дай, от хотящего не отвращайся. — Весело блеснув хитроватыми карими глазками, бродяга добавил: — Живот мой пуст, как турецкий барабан. Покорми.

Никита Захарович с любопытством посмотрел на пришельца. «Должно, пропойный монах», — подумал он и спросил:

— А ты кто такой будешь?

— Аз есмь человек, — уклончиво ответил тот и, помолчав, добавил с деланой грустью: — Лисицы имеют норы, птицы гнезда, а человеку негде приклонить голову.

— Ну заходи, работница покормит. Ты что, из духовного звания? — спросил Никита.

По лицу незнакомца пробежала легкая тень.

— Челябинской епархии бывший дьякон. Окончил духовную семинарию, знаю латынь и бранные слова на всех языках мира.

— Служил? — спрятав улыбку, продолжал расспрашивать Фирсов.

— В Косулинском приходе. За усердное поклонение Бахусу, за совращение сорокалетней отроковицы, сиречь блуд, вылетел с церковного лона в три счета, — весело ответил пришелец.

— Имя?

— Никодим Федорович Елеонский, имею от духовной консистории направление в чертоги Вельзевула и гражданский паспорт. — Расстрига вытащил из-за пазухи помятый документ и подал его Никите.

— Ладно. Иди на кухню. Скажу стряпке, чтобы покормила, меня подожди, скоро вернусь, — отрывисто бросил Никита и поднялся наверх.

«Этого кутейника надо поближе посмотреть. Может пригодиться, — подумал он. — Андрей не торговец, Сергей еще молод. За мельницей смотреть надо, да и с хлебом забот немало. Одному не управиться. Пускай поживет, посмотрю. Для испытки пошлю сначала на мельницу, а потом с Сергеем на ярмарку в Троицк.

Через полчаса Фирсов спустился вниз, но расстриги на кухне не было.

— Подала ему миску щей, калачик положила — смял, исшо просит. «Давай, говорит, красавица, мечи, что есть в печи». Подала каши, съел, перекрестил лоб, выпил полтуеса квасу, сгреб подушку и ушел, — пожаловалась Мария хозяину.

— Куда? — поспешно спросил Никита.

— В кладовку, спать. Я ему кричу, что там крынки с молоком стоят, а он: «Наплевать мне, говорит, на твои крынки, что я кот, что ли. Не вылакаю. А хозяину скажи, чтоб меня не тревожил. Высплюсь — сам приду».

— Ладно, пускай дрыхнет, — махнул рукой Никита. — А когда проснется, пошли ко мне.

Проходя через сени, Фирсов услышал богатырский храп Никодима и покачал головой:

— Спит пропойная головушка и забот мало.

Через час, сопровождаемый любопытными взглядами домочадцев, Елеонский, вместе с хозяином, вошел в маленькую комнату, которая служила Фирсову кабинетом.

— Вот что, Никодим…

— Федорович, — подсказал тот.

— Никодим Федорович, дело, как ты знаешь, у меня большое. Надежных людей мало. Поживи пока у меня. Поглянемся друг другу и поведем дело вместе. А как начнешь дурить, пеняй на себя, не маленький. Сколько лет?

— Сорок восьмой, — ответил расстрига. — Вот только как насчет моих риз, ветхие стали, — сказал Никодим, оттянув рукав грязной рубахи.

— Правда, — продолжал он, — в писании бо сказано: что смотрите на одежды свои? Поглядите на полевые лилии, как они цветут, не ткут, не трудятся, — расстрига усмехнулся и почесал грязной пятерней затылок. — Насчет лилии сказано правильно. А в жизни бывает так: оделся в пальто с котиковым воротником — Иван Иванович; а переоделся в рваную шубенку — Ванька сукин сын.

— Ладно, — перебил его Никита. — Сегодня же получишь новую одежду. Скажу, чтоб выдали. В баню сходишь, — сказал он, глядя на грязные руки Никодима. — Жить будешь во флигере. Там одну половину занимает мой старый приказчик Вотинов, вторая — свободна. Ты семейный?

— Вдов, — Елеонский опустил голову. — Через это и свернул с пути праведного, — вздохнул он.

На следующий день Мария, увидев расстригу, ахнула. Никодим был одет в просторную гарусную рубаху, опоясанную крученным из шелка поясом, в плисовые шаровары и новые яловые сапоги со скрипом.

— Ну вот теперь на человека похож, — оглядывая своего будущего помощника, сказал довольный Никита и повел расстригу к семье.

Двухэтажный дом Фирсова имел несколько комнат. Внизу была кухня и небольшой закуток для работницы. Наверх шла узкая витая лестница, которая выходила на женскую половину дома — к Василисе Терентьевне. Нижний этаж разделяла каменная стена, за ней вправо находилась просторная кладовая, где хранилось хозяйское добро.

Со двора вход в кладовую закрывался низенькой массивной дверью, висевшей на кованных из железа петлях.