Николай Глебов - В предгорьях Урала. Книга первая

— Хорошо, — Русаков отметил карандашом что-то на бумаге. — Ты, Епифан?

— Я выезжаю в Косулино и Долгую. По пути проведу собрание в Верхней Деревне.

— Так, — довольный Григорий Иванович вновь что-то записал на своем листке. — К рабочим Анохинского завода я пойду, товарищи, сам, — заявил он присутствующим.

С собрания Русаков вышел вместе с Евграфом и Шеметом. Стояла глубокая ночь. Григорий Иванович не спеша расспрашивал казаков о жизни станиц и, уже подойдя к дому, сказал:

— Побываю как-нибудь у вас.

— Обязательно приезжай. Поможешь наладить у нас партийную работу и посмотришь, как живем, — отозвался Шемет. Поднявшись на крыльцо, все трое вошли к Батурину.

Вскоре в Марамыш вернулись с фронта Епиха Батурин и его дружок Осип Подкорытов. Через неделю после их приезда явился Федотко. Вид его был грозен. Опоясанный пулеметными лентами, с двумя гранатами, висевшими по бокам, он на следующий день пришел в Уком к Русакову.

Григорий Иванович сидел в небольшой комнатушке и что-то писал. Завидев на пороге матроса, он пригласил его войти.

— Садись!

Русаков отложил бумагу. Федотко шагнул к столу и, вытянувшись во фронт, козырнул:

— Младший канонир Балтийского флота Федот Осокин явился в ваше распоряжение.

Русаков поднялся из-за стола.

— Федот, да ты ли это? Прости, братец, я ведь тебя не узнал, — воскликнул он радостно и, обняв матроса, похлопал его по плечу. — Возмужал, да и вид-то у тебя боевой, коммунист?

— Я ведь, Григорий Иванович, коммунистом стал, когда еще плавал на «Отважном». Давай теперь работу. Не терпится.

— Это хорошо, что тебе не сидится дома. Но только вот что, — лицо Русакова стало озабоченным. — Придется тебе эти воинские доспехи снять, — потрогал он рукой пулеметную ленту, — да гранаты спрячь в надежном месте. Пригодятся потом. Епиху с Осипом видел?

— Так точно, — козырнул Осокин, — вчера маленько гульнули.

Федот виновато опустил глаза.

— Так это ты выставил из пивной анархиста Дымова?

Осокин, не спуская глаз с носка своего ботинка, со вздохом сказал:

— Не удержался. Маленько поскандалил, — и, набрав воздуху, выпалил: — Терпеть не могу разную сволочь.

— Погоди, погоди. — Брови Русакова сдвинулись. — Ты знаешь, что такое революционная дисциплина?

— Знаю, — насупился Федот.

— Ты знаешь, что твоя драка в пивнушке на руку нашим врагам? Знаешь о том, что сейчас нужно быть особенно осторожным в своих поступках?

Матрос беспокойно переминался с ноги на ногу. Положив ему на плечо руку, Русаков продолжал:

— Допустим такое положение. Вот явился Федот Осокин, революционный матрос, учинил дебош в общественном месте. Как на это будут смотреть те, кто старается изо всех сил дискредитировать коммунистов? Подымут звон во все колокола: вот, дескать, смотрите на большевиков, обвешались пулеметными лентами и гранатами, шумят в пивных. Разве это простительно коммунисту?

— Григорий Иванович, так ведь я это на радостях выпил. С ребятами два года не виделся, — виновато произнес Федот. — С фронта ведь пришел, — добавил он тихо, — домой.

— Домой? Нет, ты не дома, — сказал сурово Русаков.

— Как не дома? — Осокин поднял непонимающие глаза на председателя Укома.

— Да, не дома. Ты и сейчас на фронте, — ответил ему спокойно Русаков. — Только этот фронт сложнее военного. Там ясно, где враг, а здесь он притаился.

Григорий Иванович подвел Федота к окну.

— Ты видишь дом Фирсовых? Снаружи все спокойно, а внутри засел хитрый и беспощадный враг. — Русаков показал рукой на здание меньшевистского Совета. — И там враги. Они предают революцию, маскируясь революционными фразами. Теперь ты понимаешь сложность обстановки?

Федот молча кивнул.

— Моя вина, Григорий Иванович, каюсь.

— Ну, я тебе не поп, — хмуро ответил тот, — что ж, первая вина прощается, — сказал он уже дружелюбно и добавил: — А теперь садись и расскажи, как там дела в Петрограде.

Повеселевший Федот опустился на стул и стал рассказывать о последних событиях в столице, участником которых он был.

Через час, простившись с Русаковым, балтиец вышел на улицу и остановился у здания Укома.

Городок дремал, закрывшись наглухо от жары ставнями. Лишь на берегу реки были слышны голоса детей. В тени заборов лежали овцы и телята, лениво отмахиваясь от овода. Из открытых настежь дверей магазинов слышался стук пешек и бряканье костяшками на счетах. Разморенные жарой приказчики играли на опустевших прилавках в шашки, изредка бросая ленивые взгляды на стеклянную перегородку, за которой хозяин подсчитывал барыши. На улицах тишина и безлюдье.