Николай Глебов - В степях Зауралья. Книга вторая

— Я читал Герцена, люблю рассказы Чехова, два раза читал «Мертвые души» Гоголя. А вы к нам надолго приехали? — спросил он в свою очередь.

Словцов улыбнулся.

— Сказать трудно, как будут обстоятельства складываться. Думаю, что в работе вы примете активное участие?

— А что от нас требуется? — спросила Прасковья Горячкина.

Словцов прошелся по комнате, в раздумье поглаживая волосы.

— Мне кажется, многое, — начал он. — Нужно прежде всего повести разъяснительную работу среди женщин, — Виктор остановился возле девушек. — Рассказать о правах, которые дала им советская власть, объяснить, что сейчас наступает новая жизнь, где женщина наравне с мужчиной должна управлять государством.

…Не сводя горячих глаз с Виктора, Прасковья внимательно слушала. Да, ради этого стоит бороться! Девушка радостным взглядом окинула присутствующих.

«Мы будем работать! Мы будем бороться!» — казалось, говорили ее ярко блестевшие глаза.

— Как хорошо, что вы приехали, — произнесла Прасковья, восторженно глядя на Виктора. — У нас в станице много молодежи, которая, ну… как вам сказать… — Горячкина замялась, — стремится к новому, а вот с чего и как начать, не знаем.

— Постараюсь вам помочь. — Видя, что гости поднялись, Виктор приветливо пригласил: — Заходите ко мне почаще! — Проводив молодежь, он едва не столкнулся в сенях с Петром.

— Мой-то брательник набедокурил маленько сегодня, — закрывая за собой дверь в комнату, заговорил Новгородцев. — Полез было в драку с атаманцами…

— Жаль, что у парня нет выдержки, горяч… А как, Петр Иванович, остальные казаки?

— Согласны, ждут только сигнала. С дутовцами пора кончать.

— Да, деньки наступают горячие. Медлить нельзя. Нужно послать вестового в Марамыш, в уездный комитет партии к Григорию Ивановичу Русакову, без его помощи не обойтись. Правда, беднота пойдет за нами. Но и противник, как я вижу, силен. Большинство жителей станицы — зажиточные казаки, борьба будет нелегкой. Батраки живут с хозяйским скотом на отдельных заимках, связь с ними зимой затруднительна. Потом ты сам говорил, что Усть-Уйская станица в третьем казачьем отделе считается поставщиком офицерского состава Оренбургскому казачьему войску.

— Да, как богатый дом, то обязательно подъесаул или подхорунжий, не говоря об урядниках. Их здесь как нерезанных собак — полно.

— Кого послал к Русакову?

— Рахманцева Гришу. Он зайдет к вам.

— Значит в поход выступаете завтра? Ну, желаю успеха, — Словцов крепко пожал руку Петру.

Растянувшись длинной цепочкой по дороге на Троицк, вторые сутки двигался отряд Усть-Уйских казаков. Кругом в глубоких снегах лежала степь, скованная ледяным дыханием суровой тургайской зимы.

Впереди в теплой меховой борчатке, опустив свободно поводья гнедого коня, ехал хорунжий Андрей Воденников, командир отряда. Загорелое энергичное лицо, взгляд серых глаз, глядевших угрюмо на окружающий мир, и вся его крепко сложенная фигура свидетельствовали о тяжелом характере хозяина.

Следом за ним на поджаром скакуне ехал известный в станице гуляка-подхорунжий Леонов.

Выезжая из станицы, Леонов прихватил по обыкновению фляжку со спиртом и, несмотря на сердитое предупреждение Воденникова, часто прикладывался к ней.

За офицерами, соблюдая дистанцию, двигались на конях фельдшер Яков Матвеевич Карнаухов, верткий, как уж, и злобный, как хорек, старикашка, и казаки. Ехал Ванька Пустоханов — молодой казак, станичный забулдыга, бабник, не раз битый за свои поганые дела. Сдвинув папаху, Ванька кричал Карнаухову:

— Матвеич, прибавь ходу, а то твою кобылу я нагайкой огрею.

— Я тебя огрею, — маленькая конусообразная головка фельдшера повернулась к казаку. Из-под башлыка смотрели свирепые глазки.

— С тобой и пошутить нельзя!

— Шути с девками, пока тебе елшанцы ноги не обломали.

Пустоханов выругался. Еще на рождестве он пьяный забрел в Елшанку на посиделки. В просторной избе было человек восемь. При входе Пустоханова девушки оборвали песню и молча принялись за работу. Ванька нетвердой походкой прошелся раза два по кругу и, как бы закуривая папиросу, чиркнул спичкой и поднес ее к одной из прялок. Льняная пряжа вспыхнула ярким огнем. Девушки с испуганным криком стали выскакивать на улицу.

— Пожар! Пустоханов пряжу жжет! — увидев проходивших ребят с гармонью, наперебой закричали они.

Первым ворвался в избу Михаил, за ним стремительно заскочили остальные. Ребята стали затаптывать горевшую пряжу.