Петр Замойский - Лапти

Вот и Петлино, вот и та чайная, где всегда проезжие на базар пили чай и поили лошадей. Сколько раз Прасковья останавливалась в ней со Степаном.

Вышла из села, направилась через поле.

Солнце опускалось все ниже, веяло прохладой. А когда показалось Горсткино, то солнце совсем скрылось за горами, и в селе кое у кого завиднелись огоньки.

«Дойду до Горсткина и отдохну… А там и дом…»

На улице шумно и весело, особенно около кооператива и пожарного сарая. Тут стоял хоровод молодежи, играла гармоника и девки пели частушки. Опустилась Прасковья на бревна возле сарая, зашумело у нее в голове, замозжили ноги. Прислонилась головой к плетню да так и застыла, словно во сне. Слушала гармонику, песни девок, а в груди тревожно билось сердце.

Потом поднялась, направилась к мосту. У моста валялись обрубки слег, щепки и несколько бревен.

Пошла на гору лугом, мимо совхозного сада. Из сада доносился равномерный и ленивый лай собак, виднелся костер. С горы шел спуск к пруду. Пресно пахло камышом, болотной гнилью, мокрым навозом.

Синий туман поднимался над прудом и над всем оврагом. Звонко квакали лягушки. Над головой со свистом метнулось несколько ночных птиц.

Высоко на безоблачном небе, похожем на огромное синее полотнище, стояла луна. Свет ее был тих и задумчив, как этот вечер.

Прасковью тянуло ко сну. Хотелось лечь вот прямо тут, на меже, и забыться… Но боль щемила сердце, и навязчивые мысли переплетались и путались в голове. Шла все быстрее.

Вот темным бугром расползся лес. Задумчиво и угрюмо шептался он с листьями. Где-то далеко, в глубине леса, стонал филин. По бугру канавы вилась тропинка, по краям — крупная росистая трава.

А вдали уже виднелись огни.

Там Леонидовка. Там ее дом, ребятишки, корова.

В Леонидовке тишина. Лишь кое-где около мазанок и позади амбаров вертелись неугомонные парни и девки.

Прасковья вошла в сени и кашлянула. В ответ ей со двора сначала донесся глубокий вздох коровы, потом тихое и радостное мычание: корова учуяла свою хозяйку.

Тихонько отворила дверь в избу, ощупью нашла в печурке спички, и, как только чиркнула, со стен и потолка тучей повалились тараканы. Черные, большие, они метнулись по лавкам, по столу, карабкались по стенам и торопливо скрывались в расщелины бревен. Из посуды на столе роем поднялись мухи.

С подмарья спрыгнул кот и, мурлыча, начал крутиться у ног Прасковьи. В избе было убрано, картошка припасена, вода в чугунке налита. На соломе, расстеленной на полу, спали Петька с Аксюткой. Долго стояла над детьми Прасковья и все глядела и не могла наглядеться. Ей не хотелось, чтоб ребятишки проснулись, — лучше, если бы узнали о ее приходе утром. К зыбке подошла, открыла полог. Соска у Гришки свалилась набок, на щеке от нее засох грязный след, но Гришка, раскинув ручонки, спал крепко. Темные длинные кудряшки волос разметались по подушке.

Прасковья нагнулась над ним, тихо прикоснулась губами к его лбу. Подняв голову, увидела, что Аксютка уже проснулась. Слегка толкая Петьку, она чуть слышно шептала ему в ухо:

— Братка, мамка пришла, братка…

Но Петька не просыпался, а что-то бормотал. Тогда сильнее зашептала Аксютка, расталкивая Петьку. Прасковья из-под полога видела все это. Вот Петька потянулся, хрустнул зубами и… перевернулся на другой бок. Аксютка соскользнула с постели, бросилась к матери.

— Мамка, ты пришла? А вчера, мамка, сено мы косили… А я картошки припасла, сама в погреб лазила. Сена мы много накосили, целый воз и еще чуть маненько будет.

— Давно легли спать-то? — спросила Прасковья, снимая платок.

— Да-авно… Мы все тебя ждали.

— А ужинали?

— Ну да, ужинали, а как же!

— Гришка плакал?

— Ну да, плакал, ей-богу. И смеется и плачет. Я ему кашки давала, он мно-о-ого съел, А это чего у тебя в узелке?

— Отец гостинцев прислал.

— Тятенька прислал? Вот хорошо… Ну-ка, чего он прислал? Э-эх, ты… А Петька все дрыхнет и ничего не слышит… Он вчера с комсомольцами спехтакль разыгрывал. Бороду ему какую налепили, страсть одна! Я тоже была. С Гришкой тетка Елена оставалась.

Подбежала к Петьке, начала его тормошить.

— Эй, вставай!.. Ишь разлегся во весь пол… Брат-ка-а…

Петька зашевелился, почесался и сердито заворчал на Аксютку:

— Зачем разбудила? Все мать ждешь? Не придет она.

Аксютка всплеснула ручонками и захохотала:

— Э-эх, ты… «не приде-от»… А вот она как раз и пришла.

— Ври! — перевернулся Петька и быстро вскочил. — Эх, и верно, пришла… А я и не слыхал… Небось устала?