Владимир Орлов - Аптекарь

– Михаил Никифорович, – надменно произнесла Любовь Николаевна, – вы теперь располагаете силой в три рубля восемьдесят четыре копейки, а потому я обязана выслушивать любые ваши выражения.

– Достаточно ли этой силы в три рубля восемьдесят четыре копейки, – сказал Михаил Никифорович, стараясь сдержать себя, – чтобы вы навсегда исчезли из Останкина?

– Нет, – сказала Любовь Николаевна, – этой силы недостаточно.

– Но вы остались на краю обрыва или вам вышло облегчение?

– Сегодня я вам не скажу об этом.

– А новые разговоры между нами могут и не случиться.

– Воля ваша, коли так, – улыбнулась Любовь Николаевна, но с некой грустной загадочностью, будто приоткрывая дверь в дальние тайны. – Вы сами себе причините боль. Как знать, может, и не будет у вас иной суженой.

– Наверное, мне станет больно и плохо, – сказал Михаил Никифорович. – Однако сад должен быть. И сад должен цвести.

– Какой именно сад? – спросила Любовь Николаевна.

– Вы знаете какой!

– Да, я знаю, какой сад вы имеете в виду, – опять с грустной загадочностью улыбнулась Любовь Николаевна. – Но есть ли в действительности такой сад?

– Должен быть! И должен быть всегда!

– Вы зря кричите, Михаил Никифорович. Я вас слышу. И вы полагаете, что я в этом саду лишняя? И еще вы согласились с тем, что вам может стать плохо и больно, если я исчезну. А вы не думаете о том, что и мне может быть плохо и больно?

– Я думал об этом, – сказал Михаил Никифорович.

– И к чему же вы пришли?

– Тому, что пожелает совершить Шубников, или похожий на него, или я, если я забуду о чести и меня захватит низкое, вы имеете возможность помешать?

– Нет, – сказала Любовь Николаевна. – Не имею. У Шубникова пай, обеспеченный рублем и тридцатью шестью копейками. Он обладает правом желать.

– Вы все же намерены сейчас разозлить меня. Или вы даже издеваетесь надо мной, зная, что избавиться от вас мы не можем.

– А вы хотите избавиться от меня? – рассмеялась Любовь Николаевна.

– Да! – воскликнул Михаил Никифорович. – Да!

– Эко вам не терпится избавиться-то! Ну вот и избавьтесь. Ведь сделать это проще простого.

– То есть как? – растерялся Михаил Никифорович.

– Раньше не возникало нужды говорить об этом. А теперь я скажу. Если вы, конечно, хотите знать. Вы не спешите. Вы подумайте, надо ли вам знать.

– Я хочу знать, – угрюмо произнес Михаил Никифорович.

– Коли хотите, то и знайте. Проще простого. Вон те цветы на подоконнике. Фиалки. Вами ухоженные и политые. Горшки разбейте, землю выбросьте, а растения с цветами, листьями, стеблями и корнями разрежьте, разрубите, сожгите над газовой плитой, пепел пустите по ветру с балкона, и меня в Останкине не будет. Проще простого. Все в мире хрупко и тоньше шелковой нити. Другое дело, что никто иной в Останкине, кроме вас, действие это произвести не может. А вы особенный и единственный. У вас и пай в три рубля восемьдесят четыре копейки, и вы открывали бутылку. И вы… вы для меня… Но – неважно…

Михаил Никифорович сидел молча. Не лукавила ли, не смеялась ли над ним теперь Любовь Николаевна?

– Вы попробуйте, попробуйте, Михаил Никифорович! И горшки с цветами рядом. Две-три минуты – и все. Кровь не прольется, не бойтесь. Просто вы меня более не увидите. Только не думайте, что без меня вам будет легче.

– Вы совсем исчезнете? – волнуясь, спросил Михаил Никифорович.

– Хоть бы и совсем! – Любовь Николаевна смеялась. – Вам-то какая забота? Что вам моя жизнь и боль? А уж если вы на что-то оглядываетесь, то посчитайте себе в облегчение, что я лишь отсюда исчезну, а где-то буду. Буду. Пусть и ощущу мелкие неприятности вроде разбитого корыта, испорченной карьеры и прочего. Посчитайте так.

– Вы не вводите меня в заблуждение? – спросил Михаил Никифорович. – Не дразните меня намеренно?

– А хоть бы и дразнила! Вас, выходит, надо раздразнить, разозлить, чтобы вы решились на столь малое дело?

– Это дело не малое.

– Пусть будет для вас малым. Или мелким. А потом вы про все забудете.

– Вы будто готовы принести себя в жертву…

– Не держите это в голове. Чтобы меня извести совсем, надо не только наши с вами фиалки сжечь и развеять, но и истребить еще многое. Скажем, клен в переулке на Сретенке, бузину в низине у деревни Семешки, а вы о такой деревне и не знаете, желтые кувшинки в речке Кашинке да и множество чего другого, зеленого, красного, белого, пахучего, живого, до чего вам и не дотянуться! А потому и посчитайте, что у вас есть оправдания и облегчения.