Василий Шукшин - Любавины

– Я понимаю, Кузьма Николаич,

– Ну вот… До свидания.

– До свидания.

Родионов широким шагом пошел из ограды.

«Ничего я не сделал. Ничего не сделаю, – думал он. – Что я могу сделать».

За воротами – лицом к лицу – столкнулся с Ивлевым. Тот ждал его.

– Ты чего тут?…

Ивлев зажег спичку, прикурил. Пальцы его тряслись, он быстро погасил спичку, чтобы этого не увидели.

– Так…

– Я думал, ты в Усятске давно.

– Сейчас поеду.

Пошли. Долго молчали. Молчание было мучительным.

– Это правда? – спросил Ивлев.

– Правда, – не сразу сказал Кузьма Николаевич.

Опять замолчали. Дошли до колодца. Ивлев бросил папироску, сказал бодрым голосом:

– Подожди, я напьюсь.

…Колодезный вал с визгом, быстро стал раскручиваться. Все быстрее и быстрее. Глубоко внизу гулко шлепнулась в воду тяжелая бадья… Забулькала, залопотала вода, заглатываемая железной утробой бадьи…

Тихонько, расслабленно звенели колечки мокрой цепи. Потом вал надсадно, с подвывом застонал, точно кто заплакал. Цепь с противным, коротким, трудным скрежетом наматывалась, укладывалась на вал. Громко капали вниз тяжелые капли.

Ивлев подхватил рукой бадью, поставил на сруб, широко расставил ноги, склонился, стал жадно пить.

– Ох, – вздохнул он, отрываясь от бадьи. – Холодна!… Не хочешь?

– Нет.

Ивлев еще раз приложился, долго пил… Потом наклонил бадью и вылил воду. Оба стояли и смотрели, как льется на землю, в грязь чистая вода.

«Вот так и с любовью, – думал Кузьма Николаевич, – черпанет иной человек целую бадейку глотнет пару раз, остальное – в грязь. А ее бы на всю жизнь с избытком хватило».

– Ну, пока, – сказал Ивлев, вытирая о галифе руки. – Зайду сейчас домой, потом в Усятск поеду.

– Пока.

Ивлев быстро стал уходить по улице и скоро исчез, растворился во тьме. Кузьма Николаевич подвесил бадью на крюк и тоже пошел домой.

Мария сидела в плаще на кровати, слегка откинувшись назад, на руки, покачивала одной ногой, смотрела перед собой. На стук двери повернула голову, перестала качать ногой, но положения тела не изменила.

Ивлев с порога долго смотрел на нее.

– Уходи.

Мария легко поднялась, окинула глазами комнату, подошла к угловому столику, взяла альбом с фотографиями и пошла к двери. Ивлев посторонился, пропуская ее. Дождался, когда хлопнули воротца в ограде, сунул руки в карманы и стал ходить по комнате. Остановился над платочком, который обронила Мария, долго смотрел на него… Лежал маленький комочек – тряпочка, нежно розовея на грубоватых, давно не мытых досках пола. Ивлев наступил на него сапогом… Потом стал топтать каблуком, точно вколачивал в пол всю боль свою, всю обиду.

Родионов тоже шагал по комнате (по комнате Марии), курил без конца, мял под кителем одной рукой кожу под левым соском. Клавдия Николаевна тихонько звякала на кухне посудой.

Вошла Мария.

Кузьма Николаевич остановился посреди комнаты.

Мария с альбомом в руках стояла в дверях, смотрела на него.

– Иди сюда, – сказал отец.

Она подошла.

Кузьма Николаевич больно ударил ее по лицу… И потом бил по щекам, по губам, по глазам… Она пятилась от него, он шел за ней и бил.

– Папа!…

– Шлюха.

– Ты что?…

– Шлюха. Гадина.

Мария открыла ногой дверь, выбежала… Кузьма Николаевич схватился за сердце и стал торопливо искать глазами место, куда можно присесть. Он был белый, губы посинели и тряслись.

– Кузьма!… – заполошно вскрикнула Клавдия Николаевна. – Ты че? Кузьма?!

– Давай звони!… Звони… Пойдем! – Кузьма Николаевич пинком распахнул дверь и быстро пошел из дома. – Пошли!…

Клавдия Николаевна почти бежала за ним.

– Да погоди ты!… Да не беги ты!…

Кузьма шел, не сбавляя шага, крепко держался за сердце… Торопился донести его.

– Кузьма!…

– Давай, давай… скорей, – шептал он.

…В больнице переполошились. Уложили Кузьму Николаевича на кушетку, расстегнули китель… Сестра сунула ему под руку градусник, другая стала готовить шприц с камфарой. Пожилая толстая няня покултыхала за дежурным врачом, который куда-то отлучился.

– Ну-ка!… Упал он, – шепотом быстро проговорил Кузьма Николаевич, глядя на жену. – Подержи его, прижми руку…

Клавдия Николаевна насилу поняла, что он имеет в виду градусник, который выпал у него из-под руки. Поправила градусник, прижала руку к боку… Кузьма повел глаза к потолку, куда-то назад, дернулся – хотел встать… И уронил голову.

Мария, выбежав из дому, быстро пошла к Ивану Любавину. Дорогой зло и скупо всплакнула, вытерла слезы, гордо вскинула голову… В осанке, и в походке, и в опущенных уголках губ – во всем облике снова утвердилась непокорная, дерзкая уверенность в собственном превосходстве.